измены старым боевым товарищам, Валя старалась оправдать себя тем, что это позволит ей легче перейти в отцовский полк. Былой, навязанной Ларисой обиды на свою дивизию у нее уже не было. Но, не желая сознаться в этом, она твердила свое:
— Вот там, на новом месте, я стану совсем другая. Там будет легче. Никто не знает меня, и там я своего добьюсь.
Постепенно эти мысли покорили все остальные, и в бригаду она шла более решительной и непреклонной, чем когда бы то ни было.
1
Восточный вал гитлеровской армии начал строиться задолго до битвы на Курской дуге, и у немецкой пропаганды были основания называть эту беспримерную в истории войн линию полевой обороны от моря до моря неприступной.
Восточный вал располагался на командных высотах и всегда имел перед собой либо поймы рек и речушек, либо болота. Позади вала обязательно пролегали отличные, по российским понятиям, рокадные дороги.
Немецкое командование не жалело материалов и, отдавая дань уважения советской артиллерии, уже не довольствовалось дерево-земляными огневыми точками — дзотами. На каждом из тысяч километров Восточного вала в землю вросло не менее десятка железобетонных долговременных огневых точек — дотов, бункеров, командных пунктов, орудийных капониров. Появились и новинки — стальные бронеколпаки с амбразурами и «крабы». «Крабы» скорее походили на грибы боровички. Под стальной шляпкой на удобном столике стоял пулемет, а в стальной, вкопанной в землю ножке сидели два пулеметчика. Каждый танк, каждое самоходное орудие имело свой окоп, каждое артиллерийское орудие — свой капонир или усиленный окоп. Каждый солдат и офицер — отличный блиндаж.
Все, на что был способен немецкий сумрачный гений войны, — все было вложено в этот вал и сооружено бесчисленными тысячами восточных и западных рабов.
Понятно, что среди этих тысяч было немало разведчиков, с помощью которых советское командование познавало и уточняло всю неприступность Восточного вала, всю его грозную мощь. Но как ни мощны были системы огней, проволочных, минных и противотанковых заграждений, как ни разветвлены линии обороны, все они сами по себе значили не так уж много.
Главное заключалось в том, что их обороняли те гитлеровские солдаты и офицеры, которые уже поняли, что России им не завоевать, но еще не поняли, что удержать завоеванное им не удастся. Они находились в то время в самом страшном состоянии преследуемого преступника, который не щадит ни себя, ни окружающих, лишь бы уйти от погони, спастись от возмездия. И этим массовым, никогда и никем не высказанным настроением огромной и все еще блестяще оснащенной и снабжаемой всей Европой гитлеровской армии был и силен Восточный вал. Когда Геббельс расхваливал его сооружения, утверждая, будто дорога русским на Запад закрыта навсегда, он в какой-то степени был прав. Все расчеты — насколько дела войны поддаются расчетам — показывали, что прорвать Восточный вал невозможно.
Советское командование готовилось совершить невозможное, противопоставляя немецким расчетам свои, советские, а немецким средствам обороны — советские средства наступления.
Далекие союзники информировались о подготовке к этим боям. Их миссии пользовались не только картами, но и выезжали на места, чтобы с советских наблюдательных пунктов лично осмотреть сооружения Восточного вала. Надо думать, миссии эти были укомплектованы честными людьми, которые рассказывали своему командованию об истинном положении вещей, потому что с весны того года союзники усилили поставки своей наиболее совершенной техники. Она незамедлительно доставлялась в укромные места огромного прифронтового пространства, в пополняемые и переформируемые части и соединения.
Об этих частях люди фронта ничего не знали, и немногие понимали, почему одни соединения вдруг снимались с передовой и отводились в тыл, другие становились на передовую, а третьи кочевали из леса в лес. Об этом знали только в недрах штабов, да пытались узнать вражеские разведчики.
Время относительного отдыха и безделья фронтовиков-строевиков было самым бессонным и самым трудным временем для штабников и разведчиков.
Тщательно укрытый от постороннего взгляда процесс перемещения назывался периодом стратегического развертывания и походил на таинственный инкубационный период, в ходе которого вызревают жестокие птенцы боев.
Вот в одну из таких переформируемых бригад и попали Лариса Холостова и Валя Радионова.
Кроме них в бригаде были еще две женщины: старший лейтенант медицинской службы Анна Ивановна — черненькая, худенькая женщина, жена начальника санслужбы, и машинистка политотдела — флегматичная, всегда грустная и всегда что-то жующая Липочка. Анна Ивановна жила с мужем в старенькой, переделанной под жилье полуторке. Липочка ютилась в политотделе. С приходом в бригаду двух новеньких начальник политотдела приказал построить для них отдельную землянку.
— Видала, — торжествовала Лариса, — это не то, что в нашей кочевой. Тут народ ценят.
В танковой бригаде действительно все было не так и не такое, как в дивизии. И началось это «не такое» с того, что первая беседа состоялась не с кем-нибудь, а с подполковником Красовским, начальником политотдела. В дивизии Валя видела начальника политотдела только на концертах да проезжающим из частей в штаб, или наоборот. Поговорить с ним ей так и не пришлось. А здесь с этого начиналось.
Невысокого роста, полный, бритый, с острым прищуром маленьких глаз и красивыми, но всегда крепко сжатыми губами, он удивительно умел слушать, будто впитывал в себя слова. И оттого что люди видели, как впитываются их слова — доброжелательно, с интересом, — они легко и просто рассказывали то, что тщательно скрывали от других. Так случилось и с Валей. И чем дольше длился ее рассказ, тем меньше щурился начальник политотдела, глаза у него теплели и губы разжимались. От этого его мясистое, красное от загара лицо стало мягким и доверчивым.
— Ну, вот что, девушка. Школу ты прошла хорошую. Теперь тебе других учить надо. Да-да. Во взводе, где ты, очевидно, будешь служить, немало бывших заключенных. Знаешь, есть такая мода — совать их в разведку. И мы этого не обошли. Ты это учитывай, потому что тебе нужно будет стать не только разведчиком и переводчиком, а прежде всего комсомольским организатором, — и, увидев Валино удивленное лицо, разъяснил: — А как же? Сержант. Образование. Отец у тебя кадровый командир. Воюет. А там, среди этой братии, и неплохие ребята есть. Суды у нас тоже, бывает, ошибаются.
И это было удивительно: слушать об ошибающихся судах и говорить о комсомольских делах. Ведь за все время пребывания в дивизии ей нечасто приходилось вспоминать о том, что она комсомолка. Это было само собой разумеющимся — раз ты честный советский молодой человек, значит, ты комсомолец. А здесь, в бригаде, прежде всего заговорили о комсомольских делах. Это и радовало, и тревожило, а главное, заставляло задумываться. От этого острота ожидания отцовского письма чуть-чуть притупилась, отошла, заслоненная новым большим делом.
Первое знакомство со взводом произошло на бревнах, возле строящейся землянки. Одиннадцать рослых молодых мужиков встретили ее настороженно, с веселым и слегка пренебрежительным интересом, но место на бревнах уступили. Валя села и, привыкшая постоянно бывать с мужчинами, легко и просто рассказала о себе.
Высокий худощавый ефрейтор с расстегнутым воротом гимнастерки мягким, рысьим движением
