— Слушай, а ведь ты права. Он и в самом деле… такой человек!

Сказала и замолкла — так неожиданна была Лариса. Боль и радость, и больше всего боль, исказили и не то что состарили, а как бы обабили ее полное, безбровое лицо. Оно было бледным и безмерно усталым. Такими, вероятно, бывают лица после перенесенных пыток.

— Что с тобой, Лара? — прижалась к ее напряженному телу Валя.

Лариса нежно провела по ее волосам и странно грудным, вздрагивающим голосом протянула:

— Счастливая ты, Валька. Надо же, сколько тебе бог отвалил…

Она легонько оттолкнула Валю, повернулась и ушла. Валя бросилась за ней, но Лариса сурово сказала:

— Не ходи за мной. Не надо.

Но даже в этот раз Валя ничего не поняла, может быть, потому, что только что пережила минуты счастья. Она остановилась и, придерживаясь рукой за березу, старалась собраться с мыслями, разобраться в себе и в происшедшем. Но сделать это не успела. Ее тронули за погон, она обернулась и увидела тихого, насупленного, но все-таки не такого, как всегда, напряженного и мрачного Геннадия.

— Хорошо… — сказал он и нерешительно улыбнулся. — Законно!

Она поняла, о чем идет речь, и кивнула.

— И ты хороша.

Она сразу вспомнила Ларису и покачала головой:

— Не очень.

— Брось. Хороша.

Валя вздохнула и посмотрела на Геннадия. Он казался другим, каким-то раскрывшимся. И глаза у него были чистые, ясные.

— Вот ты все пытала, почему это со мной. А я тебе скажу: баб я ненавижу. Понимаешь это? Смертно ненавижу.

Слова были сказаны славным задумчивым тоном, и лицо у Геннадия тоже было хорошее, задумчивое, и Валя вначале подумала, что он шутит.

— Чем же они провинились?

— Так вот. — Он вздохнул и хитро прищурился, словно готовился сообщить веселую шутку. — Арестантом меня сделали. Поняла? Всю, можно сказать, жизнь испохабили.

Он вдруг сразу посерьезнел и, размахивая правой рукой, словно притягивая кого-то к себе, заговорил:

— Вот, понимаешь, какая штука — женился я. По любви. Говорить я, конечно, не мастак. Все больше так, как-нибудь. Только и она полюбила. Мне то есть так казалось. А потом что? А-а, вот то-то. — Он сделал паузу, схватил кого-то невидимого и притянул к себе. — Ну, может, и я не то придумал. Ладно. Но может же мне показаться? Ведь любил же я ее. Просто — вот так! Веришь, на руках носил? Да-а! На руках. Скажет: «Генка, неси!» Я и несу и ее даже не чувствую. Вот до чего! А тут, значит, так…

Он нагнулся, сорвал стебелек, сломал его и выбросил.

— Ну, чтоб понятней. Говорить вот я только не умею. Да… Только, одним словом, приметил, что она с одним трактористом все разговаривает. И говорит, говорит. О чем такие разговоры? Молчу. Да-а… Приходит она, змейкой вьется. Ну, жду, когда на стол соберет. Нет, крутится. Я и сказал. Она — ругаться. — Он вдруг сник и болезненно, как будто тронул рану, не то утвердил, не то спросил: — Конечно, если б я говорить умел, тогда да. А то я спроста и протяни кулак. Ну, конечно, она в голос, а тут теща подвернись: «Убивают!» И понеслось!

Он опять заговорил горячо, страстно, доказывая тому невидимому, которого крепко держал в кулаке и все время встряхивал для острастки, чтоб лучше понимал.

— А зачем было в семейное дело встревать? Зачем? Сами бы разобрались. Так нет — милиция, то, се. А я судье говорю, — Геннадий склонил голову набок и, мерно разрезая воздух взмахами ладони, покачивался, — неправильно это. Наше это дело.. Мало ли чего между семейными бывает. Не убил я ее, не искалечил, а просто люблю очень. А та, понимаешь, как взвилась, — Геннадий широко раскрыл руки. — Как же ты любишь, если ее женского достоинства не уважаешь? Ну чего ж ты ей объяснять будешь, если она баба. Баба и есть. Махнул я рукой и замолчал вовсе. Конечно, если б я говорить умел…

Он горестно замолк. Вале было смешно и жалко этого неуклюжего, сильного человека, и она, тихонько тронув его за рукав, спросила:

— А дальше что?

— Судили. Моя-то защитницу наняла, поросенка, да, можно сказать, кабана целого, — яростно уточнил он и лихо рубанул рукой воздух, — продала, а защитнице заплатила. Ну та тоже бухтела, бухтела, а главного-то — про любовь — не сказала. А тут в этом главное! Вот что.

— Ну и что же дальше? Дальше-то что?

Геннадий Страхов потер стриженую голову и, надвигая на лоб пилотку, пожал плечами, будто услышал неразумный вопрос.

— А чего ж дальше? Пять лет. Ну, правда, предлагали мне жаловаться куда-то. Защитница даже жалобу написала. Постаралась, — передразнивая, рассмеялся он. — Ну, я сказал — нет. Кому жаловаться- то? Там ведь тоже бабы. Разве они поймут, что главное тут — любовь.

Была в его словах такая несокрушимая убежденность в том, что бабы любви не понимают, что возражать ему, разубеждать казалось бессмысленным.

После молчания Валя робко спросила:

— Писала?

— Было, — сразу понял ее Геннадий. — Писала, что хоть я и дурак, а любит.

— Значит, понимает любовь?

— А зачем милиционеру говорила? — сердито, с хитринкой вскинулся он. — Сказала бы: наше дело — и все.

Они уже дошли до девичьей землянки, и Геннадий мечтательно протянул:

— Вот дойду до нее, потрогаю, что живая, и поучу как следует, — он потряс кулаком, — чтоб знала.

— Да бить-то зачем? — ужаснулась Валя этой удивительно прямолинейной, цельной и все-таки жутковатой любви.

— А нельзя иначе. То я ее на руках носил, а то ведь она на шею сядет.

И опять в его словах была такая непоколебимая, каменная уверенность, такое чувство превосходства над неразумной Валей, что у нее пропали все слова. Они помолчали, и Геннадий усмехнулся:

— Вот, теперь знаешь… Да-а… А ты вот — другая. У тебя от мужика что-то есть. Крепиться умеешь. Это — хорошо.

Он повернулся и, не прощаясь, ушел. В землянке было тихо. Лариса лежала на топчане, заложив голые руки под голову, и смотрела в потолок. Валя, не называя имени, рассказала ей страховскую историю, надеясь, что и Лариса удивится такому характеру.

— А чего ж тут — мужик как мужик. Таких хоть пруд пруди. И сам к другой не пойдет, и тебе жизнь издергает. — И передразнила: — Потому он главный.

Она равнодушно вздохнула и опять задумалась, потом вскочила и ушла. Валя тихонько разделась и, залезая под плащ-палатку, заменявшую одеяло, осторожненько подумала: «А он стал бы драться?»

Но сейчас же испугалась этого вопроса и постаралась забыть о нем.

4

Ночью приехал долго отсутствовавший командир бригады — сухощавый, замкнутый подполковник Фирютин. По расположению бригады забегали связные, и через несколько минут в просторной землянке штаба состоялось совещание командиров и начальников служб.

Подтянутый, со слегка надменным выражением загорелого нервного лица, подполковник Фирютин размеренно ходил по блиндажу, отвечая на приветствия вновь прибывших медленным наклоном головы.

Вы читаете Фронтовичка
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату