Из зарослей вновь показалась спина кыргыза – тот, не разбирая дороги, пятился назад. Наткнулся на дерево и стал медленно сползать на землю. Мирон, застыв от неожиданности, в смятении смотрел, как Силкер пытался выдернуть из груди черный прут с желтым оперением. Опять самострел? Вот отчего кыргызы свернули в сторону! На тропе ловушка! Князь затравленно огляделся по сторонам. Какие еще сюрпризы приготовила тайга? И бегом направился к своему товарищу по несчастью.
– Жив?
Силкер сидел, привалившись к стволу дерева.
– Мала-мала жив!
Его лицо скривила болезненная гримаса. Черная стрела с желтым оперением и с окровавленным наконечником валялась рядом. Мирон схватил Силкера за кафтан.
– Покажи рану!
– Не нада, – кыргыз отвел его руку. – Силкер здесь останется. Помирать будет. А ты иди, – он слабо махнул рукой в сторону тропы. – Тебе в острог нада.
– Погоди, – рассердился Мирон. – Как это – помирать будешь? От огня вместе спасались. И теперь я тебя не брошу.
Глаз Силкера сердито сверкнул, а губы скривились в неприятной усмешке.
– Иди, орыс! Немного осталось. Вернешься, заберешь Силкера.
– Нет, так не пойдет! Я сейчас воду найду. Рану тебе промоем, мох приложим, чтобы кровь остановить. Идти не сможешь – на себе потащу.
Он шагнул в сторону от тропы. Впереди виднелось небольшое моховое болотце. Зачерпнув шапкой воды, направился обратно. Но Силкера на тропе не было. Исчезла и стрела.
Что за чертовщина? Мирон тихо окликнул кыргыза по имени. Но ни звука в ответ, лишь глухой ропот тайги да далекий крик какой-то птицы. Настороженно обвел глазами заросли ельника, оглянулся назад. Куда подевался Силкер? Раненный, он не мог далеко уйти. Неужто здесь побывали кыргызы? Но почему ж тогда не схватили его? Ведь он наверняка более лакомая добыча, чем искалеченный сородич! Но что гадать по-пустому? Он затолкал мокрую шапку за кушак. И вдруг, пригнувшись, бросился в сторону от тропы.
Добежав до знакомого мохового болотца, Мирон долго петлял вдоль него, пока в изнеможении не повалился на мягкую кочку. Дыхание сбилось, в груди горело. Он лежал на животе, слушая стук собственного сердца, который, казалось ему, наполнил всю тайгу. Потом сел, затравленно огляделся. Во всех направлениях тянулся дремучий бор. И только за спиной расстилалось бледно-зеленое поле, утыканное чахлыми елками.
Верхушки деревьев рвали в клочья низкие облака. Вот-вот станет темно, пойдет дождь. А у него ни трута, ни огнива. Ночью в тайге загнешься без костра и укрытия от непогоды. Надо соорудить хоть какой-то шалаш, чтобы не окоченеть под утро в непросохшей одежде.
Скорее! Нужно успеть до темноты! Мирона точно подбросило. Лихорадочно шаря глазами по высоченным стволам деревьев, он пошел прочь от болота, все убыстряя шаг. Но, куда ни кинь взгляд, повсюду только могучие деревья, поросшие седым мхом. Первый ярус ветвей располагался высоко, и как Мирон ни пытался, не смог дотянуться до огромных мохнатых лап. Он метался от дерева к дереву, все сильнее запутываясь в этом молчаливом лабиринте. Было уже не до шалаша. Лишь бы найти тропу!
Уже вечерело, когда знакомая метка словно ударила по глазам. Мирон на мгновение замер, увидев желтый от свежей смолы знак, потом бросился к нему, обхватил руками ствол, будто боясь, что он опять исчезнет. Еще не веря случившемуся, лихорадочно озирался. И чуть не вскрикнул, разом увидев всю линию затесей, уходивших в глухие дебри.
Некоторое время, приглядываясь, вертел головой то в одну, то в другую сторону. Наконец, решившись, направился туда, где лес казался светлее. Тропа в косых лучах заходившего солнца смотрелась натоптанной. Идти было легко, от затеси к затеси, от меты к мете. Но Мирон ни на секунду не забывал о таившейся в тайге опасности. Он двигался, стараясь не шуметь, поминутно осматривался, сжимая толстый сук побелевшими пальцами. Конечно, дубинка против стрелы, пущенной из засады, не спасет, но хоть какое-то оружие в руках. Мало-помалу – по мере того как тропа втянулась в приветливый березняк – он успокоился, походка стала более уверенной.
И вдруг земля разверзлась у него под ногами. Хватая руками воздух, Мирон провалился сквозь зеленый ковер, устилавший поляну, такую приветливую с виду. Острая боль пронзила его. И он потерял сознание…
Упавшие на лицо капли воды привели в чувство. Мирон открыл глаза. Шел дождь, и он, лежа, некоторое время ловил пересохшим ртом холодные брызги. Левая рука нестерпимо болела. С трудом поднявшись на ноги, он осмотрел рану на предплечье. Острый кол разорвал кожу и мышцы. С невыносимым усилием, едва сдерживаясь, чтобы не закричать от боли, князь, помогая себе зубами и здоровой рукой, оторвал от подола рубахи широкую ленту и туго перетянул рану. Повязка вмиг набухла кровью. На торчавших посреди ямы острых кольях виднелись обрывки ткани – лохмотья кафтана. Он знал о привычке местных народов натирать колья тухлым мясом, и ему стало не по себе. После такой раны одна дорога – в могилу. Мирон поежился: как хорошо, что он заступил на край ямы и соскользнул в нее, а не свалился плашмя…
Посмотрев вверх, он застонал от досады – до краев ловушки, полуприкрытой ветками и дерном, было два человеческих роста – не меньше. Скрежетнув зубами, он сел прямо в лужу и тоскливо произнес:
– Ну вот! Ладила баба в Рязань, а попала в Казань…
И выругался.
Сверху посыпались комья земли, сухие листья. Мирон резко вздернул голову. В вечернем сумраке разглядел над краем ямы лицо Силкера. С холодным любопытством тот смотрел вниз.
– Силкер! – обрадовался Мирон. – Как ты нашел меня?
Кыргыз что-то пробормотал и, ощерив беззубый рот, сплюнул в яму.
– Что с тобой? – Мирона пробрал тревожный озноб. И все же крикнул: – Сбрось что-нибудь. Валежину, сук какой… Помоги выбраться! Видишь, я ранен…
Кыргыз легко поднялся на ноги. Это при его-то ране! Взмахнул рукой. Под ноги Мирону упало обгоревшее птичье крыло. А Силкер захохотал:
– Держи, орыс! Дух совы поднимет тебя из ямы…
– Стой! – закричал Мирон. – Ты куда? Силкер!
В ответ ни звука, только удалявшийся треск хвороста под ногами.
– Ушел? Ах ты, падаль! – удивленно произнес князь, отказываясь верить в предательство.
Подлый кыргыз обвел его вокруг пальца, заманил в ловушку. И это после того, как он несколько раз спасал его от гибели!
– Волчья порода! – зло сплюнул Мирон и, прижав раненую руку к груди, опустился на дно ямы…
Серый рассвет занялся над тайгой. Мирон, съежившись, сидел на дне ловушки. Вода поднялась почти до пояса, но не было сил встать на ноги. Дождь лил всю ночь, и он без того промок до костей. Его трясло от озноба. Все вокруг двоилось, заплывало душным, тяжелым маревом. Рана ныла не переставая. Руку ломило, тело занемело, и Мирон с тоскливым недоумением подумал, что ему совсем не хочется сопротивляться надвигавшемуся концу.
Наверно, он все-таки забылся на какое-то время и вздрогнул от шороха веток над головой. Вскинув голову, он увидел на краю ямы широкоплечего кыргыза, смотревшего сверху вниз с холодным презрением на пленника. Копье в его руке было нацелено прямо в лицо Мирона. Инстинктивно прикрывшись рукою, князь, как ему показалось, крикнул, а на самом деле едва слышно пробормотал:
– Эй, не трогай! Я к Айдыне иду!
Он не понимал, что его заставило вспомнить об Айдыне. Но, вспомнив, словно воспрянул духом.
Кыргыз продолжал бесстрастно изучать Мирона. А тот повторял, как заклинание:
– Дело у меня к ней, слышь? Пойми, нужно увидеть Айдыну… Ты пику-то убери…
Едва приметным движением кыргыз метнул в яму свернутый в кольцо аркан. А когда Мирон ухватился за его конец, бросил:
– Мылтых давай! Огненную палку!
– Нет у меня огненной палки, – прокричал снизу Мирон. – Сгорела! – И развел руками. – Ничего нет!
