— Ваш народ правильно восстает против вас, — продолжала она. — Вы, Рафаэль Сент-Джеймс, — тиран. В вас нет ни капли сочувствия к гражданам вашей страны.
Несмотря на дорожную пыль и бороду, Анни видела, как он побелел, и поняла, что больно ударила его. Рафаэль сжал правую руку в кулак и хотел было что-то сказать, но не смог. Помедлив, он подошел к скамейке и сел рядом с Анни.
— Расскажи, что там случилось, — попросил он. — Расскажи, что ты видела.
Анни несколько мгновений сидела отвернувшись, стараясь сдержать слезы гнева, обиды, разочарования, страха. У нее сжало горло, и она не сразу смогла обрести голос.
— Мы с Федрой были маленькими девочками, когда отправились на рыночную площадь, — грустно проговорила она. — Мы были девочками в чужих платьях, которые искали приключений. По дороге мы кое- что купили, а потом отправились на площадь поглазеть на витрины. Когда мы опять шли через рынок, мы увидели мужчину… совсем мальчика, наверное, студента… Он взобрался на ящик возле фонтана и что-то говорил. — Она помолчала. Щеки у нее покраснели, но она не позволила себе отвести взгляд от Рафаэля. — Он был против тебя. Он еще говорил, когда появились солдаты. Они приехали на лошадях, и их было очень много… Они вели себя так… словно сошли с ума.
Рафаэль закрыл глаза, но взял себя в руки, когда Анни заговорила вновь:
— Один из них выстрелил в студента, и он, обливаясь кровью, упал в фонтан. — Она опять замолчала, стараясь проглотить комок, застрявший у нее в горле, и крепко стискивая руки, лежавшие на коленях. — Твои солдаты разнесли все лавки, все прилавки, перевернули телеги, потоптали все, что только могли. Они всех испугали. Уверена, они еще кого-нибудь убили или ранили, не только этого одного студента.
Воцарилась гнетущая тишина. Когда Рафаэль наконец заговорил, голос у него был хриплый:
— Ты думаешь, что это я приказал стрелять?
Анни внимательно посмотрела на него, и ей стало легко, потому что она поняла, как ему тяжело было ее слушать.
— Нет, — ласково проговорила она. — Я так не думаю. Но, Рафаэль, там были
Рафаэль вскочил со скамьи и повернулся к Анни спиной, но по его опущенным плечам она видела, как ему плохо. Ей хотелось успокоить его, но она не могла… никак не могла высказать ему свою поддержку.
— Я не отрицаю, — после долгого молчания сказал он, повернувшись к ней лицом. — Правда, сейчас я уже ничего не могу изменить, но я обещаю. Я обещаю, что все виноватые будут наказаны. Они будут отстранены от своих обязанностей и преданы суду.
Анни кивнула.
Однако выражение лица Рафаэля не изменилось. Он погрозил ей пальцем.
— Но, Анни Треваррен, вы ответите мне за ваши дела. Видит Бог, как мне хочется выпороть вас за то, что вы подвергли себя и мою сестру такой опасности, но я воздержусь от этого. Я напишу вашим родителям. Думаю, Патрику будет интересно узнать, как поживает его старшая дочь в Бавии.
Анни вздохнула, но ни слова не сказала о том, что в эту авантюру не она втравила Федру, а Федра — ее.
Она сразу представила какую громкую и долгую лекцию ей придется выслушать, если родители узнают о грозивших ей опасностях, которым она подвергала себя из простого любопытства. Вне всякого сомнения, ее вольной жизни придет конец, и хорошо еще, если ее не запрут дома в Ницце. Хотя Шарлотта и Патрик Треваррен никогда не усердствовали, доказывая свои родительские права, и были весьма терпимы в мелочах, например, когда она забиралась на деревья или на каменные стены, но они не воспитывали в своих дочерях и не поощряли безрассудство.
То, что натворила Анни, положит конец их терпению.
Рафаэль еще несколько мгновений не отрывал глаз от Анни, но понять что-нибудь по его лицу было невозможно, потом он повернулся и ушел из сада.
— Барретт! — было последнее, что услышала Анни.
Черт знает что с этим возвращением, думал Рафаэль примерно через час, когда лежал в принесенной в его комнату и поставленной возле камина ванне, отогреваясь чуть ли не в кипятке. Все вокруг него рушилось. Рушилась его жизнь. А он всю неделю и в седле, и на привале думал только об Анни Треваррен.
Рафаэль потянулся за кисточкой и бритвой, которые так же, как бутылка бренди, находились на столике рядом. Он взялся за бритье. Мечтательница мисс Треваррен, похоже, избавилась от своих иллюзий, грубовато, правда, но теперь она о многом думает не так, как раньше.
Взять, например, ее мнение о некоем Рафаэле Сент-Джеймсе, принце Бавии… Рафаэль усмехнулся и, взяв в одну руку зеркало, другой стал тщательно выбривать себе горло. Она наверняка пересмотрела свое романтическое отношение к нему и больше не будет требовать, чтобы он с ней спал.
Рафаэль встряхнул бритву и стал сбривать бороду со щеки. Надо же, он должен был бы почувствовать облегчение, избавившись от навязчивой девицы, а он разочарован. За это время, пока Анни была недосягаема, она как будто еще больше похорошела, а его решение держаться от нее подальше, вроде претерпело некоторое изменение. Ему было больно узнать, что она считает его тираном, который заслужил, чтобы его свергли, но когда она рассказала ему о побоище, устроенном его солдатами, он пришел в отчаяние.
Анни права. Даже то, что он не знал о происшедшем, не избавляет его от ответственности. Пусть он не давал приказ стрелять, но это его армия и он отвечает за нее. У него стало противно на душе, едва он подумал о том, какие еще преступления творились и творятся его именем в других городах и деревнях Бавии.
Ничего удивительного, что люди не верят ему, как бы он ни старался расположить их к себе.
Рафаэль покончил с бритьем, отложил бритву и зеркало и потянулся за бренди. Около двухсот солдат находятся в Моровии, и он уже приказал Барретту собрать их всех перед дворцом на рассвете. Рафаэль даст возможность участникам избиения на рыночной площади самим признать свою вину, хотя он очень сомневался в успехе. Анни и Федра выйдут на балкон, естественно, их никто не увидит, и они попробуют отыскать тех, кого, может быть, запомнили.
Одним глотком он опорожнил рюмку, поставил ее на стол и стал мыться.
Через час, не успев лишь постричься, Рафаэль спустился по парадной лестнице, однако за обеденным столом его ждали только Чандлер Хэзлетт и Фелиция Ковингтон. Сильным разочарованием стало для него отсутствие Анни Треваррен. Федры тоже не было, но Рафаэль вынужден был признать, что это к лучшему. Ему еще надо немного времени, чтобы успокоиться, а пока лучше не говорить с сестрой.
У Чандлера был озабоченный вид, хотя он старался держать себя в руках, зато Фелиция разволновалась не на шутку.
— Барретт мне сказал, что вы утром собираете тут всех солдат, которые служат в Моровии, — заметила она Рафаэлю, когда разлили суп. — Думаете, это разумно? Похоже, вы надумали наказать…
Рафаэль в задумчивости посмотрел на Чандлера.
— Барретт стал много говорить. Придется мне его приструнить.
Фелиция побледнела, и в ее прекрасных карих глазах появилось беспокойство. Она взяла ложку, но рука у нее так дрожала, что она была вынуждена положить ее обратно.
— Еще не хватало, чтобы вы наказывали Эдмунда, — прошептала она, словно не желая, чтобы Чандлер ее слышал, но добилась обратного результата. Чандлеру стало любопытно узнать, что так волнует Фелицию. — Он знает, что может мне доверять, и вам бы тоже не мешало это знать!
Рафаэль довольно долго прожил на скудном солдатском пайке, изредка добавляя к нему зайца, так что сейчас получал особое удовольствие от прекрасно приготовленных блюд. Отпив вина, он спросил:
