настолько неопределенной, что вызвала достаточно подозрений и развязала язык мальтийцам.
Он не предусмотрел только ту бесцеремонность, с которой британцы похоронят эти преступления. Команда на Мальте просто прикрыла дело, совершенно сознательно скрыла его суть, и похоже, для того, чтобы местные девушки продолжали умирать. Наплечная нашивка в руке Кармелы Кассар была его способом широко оповестить о происшествии, и хотя об этом не стало известно мальтийцам, как он надеялся, по крайней мере, колеса наконец завертелись. Он должен был поторопить события, и у него хранилось еще несколько идей в рукаве. Нет, ситуация не обрела завершенности, во всяком случае, события разворачивались не так быстро, как он надеялся, но грядущий уход субмарины, не имеющий ничего общего с отступлением, теперь явно ускорился. Единственным предлогом для этого была Кармела Кассар. Его основные инстинкты оказали ему хорошую службу. Что-то в ней заставило его проводить с ней время — все двадцать четыре часа, что никогда не оставалось незамеченным. Больше никогда он не совершит таких ошибок.
Он повторил для себя этот обет, когда неожиданно ожил передатчик. Он схватил карандаш и записал значки кода Морзе. Это было краткое послание, бессмысленная чушь зашифрованных букв. Он ввел их в «Энигму» и раскодировал текст, который в свете лампы появлялся буква за буквой.
Сообщение было на немецком.
«Геркулес откладывается. Обед отменяется до дальнейших сообщений.
Он сидел неподвижно, впитывая информацию и стараясь подавить гнев.
Они поставили точку — на вторжении, на нем.
Десять минут спустя он все еще продолжал неподвижно сидеть, и в нем зрело решение.
Это был его план. Он преподнесет его миру. И не им уничтожить его. Чем он им обязан? Он не испытывал никакого чувства верности. С какой стати? Лояльность была чуждым ему понятием. Деньги мало что значили для него. Они делали жизнь приятнее, но не были стимулом. Он предложил свои услуги, чтобы доказать: остальные не так уж от него отличаются.
Неужели они в самом деле думают, что могут отмахнуться от него единственной строчкой зашифрованного текста?
Все ключевые факторы были задействованы, и близился конец игры. Да, именно так: это была игра. Он может засунуть «Энигму» в какой-нибудь деревянный ящик и выбросить его. Вместе с этим уйдет и часть его.
Другие части, стоит ему захотеть, он сможет воссоздать. Теперь он может без труда стать человеком из толпы.
Порой ему даже удавалось убеждать себя.
День пятый
В первый раз за много дней Макс проснулся не от воя сирены. Напротив, его заставила перейти к бодрствованию неестественная тишина — проклятие существования в постоянной настороженности, даже когда спишь.
Посмотрев на часы, он отбросил мысль, что немцы запоздали. Они никогда так не поступали. Возможно, готовились к большому полуденному налету.
Макс почувствовал себя на удивление встревоженным, даже взвинченным. Голова болела, но пульсация в висках принесла с собой и приятные воспоминания о предыдущем вечере. Он не мог припомнить, когда в последний раз так веселился в компании друзей. Он чувствовал себя оживленным, бодрым и поспешил выбраться из дома.
Он уже направлялся к дверям, когда зазвонил телефон. Звонок показался на удивление непривычным. Линия, проведенная в его квартиру, столько раз выходила из строя, что он выкинул эти сигналы из своей жизни.
— Чедвик, — сказал он в трубку.
— Макс, это я.
— Привет.
— Привет, — ответила Митци. — Сегодня утром нет налетов.
— Странно.
— Я звонила вечером. Несколько раз.
— Я поздно пришел.
— Знаю, я только что говорила с Хьюго. Голос у него еще хуже, чем у тебя.
Макс хотел спросить, чего это ради она звонила Хьюго в такую рань, но прежде, чем успел это сделать, Митци сказала:
— Мне нужно с тобой увидеться.
— Я собираюсь на работу.
— Не сейчас. Я тоже работаю. Позже. Этим вечером.
— Где Лайонел?
— Он отбыл. И не вернется. — Наступило короткое молчание. — Мне нужно увидеться с тобой, Макс.
Они много раз говорили по телефону, но всегда прибегали к какому-то коду на тот случай, если какая-нибудь девушка на линии подслушает их. «Мне нужно увидеться с тобой, Макс» не было кодом, это было прямое и откровенное заявление.
— Сегодня вечером я встречаюсь с Эллиотом.
— Я уверена, ты сможешь перенести встречу.
При других обстоятельствах — возможно.
— Боюсь, что это будет не просто вечеринка, которую можно перенести.
— Господи, но это важно.
Митци продолжала настаивать, что было для нее привычно. Он едва ли не воочию видел упрямый контур ее подбородка на другом конце линии.
— Боюсь, у меня тоже.
— Так всегда говорит Лайонел. Они что, научили вас этим словам в публичной школе?
— На первом же уроке. Как отбиваться от напористой женщины. Я бы с удовольствием, но у меня болит голова.
— Прости, что?
— Этому нас и учили.
— Вот ты мне и расскажи.
— Разве я тебе это обещал?
— Тебе свойственна откровенность, так что, если найдешь минутку в своем плотном расписании…
Он знал характер Митци — сдаваться она не собиралась.
— Ладно, может, поздним вечером?
— Я никуда не ухожу и надеюсь, что ключ еще у тебя.
Если девушки на линии слушают их, то последует бурное обсуждение. Но Митци, видимо, не волновали последствия ее слов.
— Хорошо.
— Мне оказана честь, — усмехнулась Митци и повесила трубку.
Ключ лежал там, где он всегда хранил его, — в ящике прикроватного столика, вместе с письмами из дома. В последние месяцы почта не приходила, и пачка конвертов с запоздалыми новостями лишь усугубляла его одиночество. Насколько он знал, отец все же взялся за ум и развелся с мачехой. Элизабет родила от сына местного кладовщика, а Роланд — ну, он много чего мог бы пожелать Роланду, и в первую
