Томас Нильсон расположился в шезлонге под полосатым тентом, легкая ткань которого трепетала на морском ветру. Кибер-официант без спросу принес запотевший бокал с трубочкой и ломтиком лимона, нанизанным на краешек.
— Что это? — осведомился Нильсон капризным голосом курортного завсегдатая.
— Джеймо, — ответствовал кибер и укатил.
Нильсон присосался к трубочке, лениво озирая пляж.
Он знал, что она здесь. Справочная санатория «Лазурная лагуна» охотно выдала информацию о настоящем местонахождении врача-бальнеолога Марии Гинзбург. И теперь осталось лишь определить, какое именно из сотен стройных и загорелых женских тел принадлежит сему почтенному медицинскому сотруднику? Знание того, что возраст почтенного сотрудника перевалил за девяносто, мало чем могло помочь Нильсону. За последние полвека геронтология шагнула столь далеко вперед, что судить о возрасте человека по внешнему облику стало совершенно невозможно. Тем более — о возрасте женщины. Однако у Нильсона были основания полагать, что он узнает Марию среди прочих моложавых красавиц.
И ему повезло. Влекомая слабой гравитацией местной крохотной луны, волна вынесла на берег высокую женщину. Она появилась из морской пены вполне буднично, оставляя в плотном песке неглубокие следы, на ходу отжимая густые черные волосы. Нильсон нажал на подлокотнике шезлонга несколько кнопок сервис-меню, и мгновение спустя рядом с ним материализовался свободный шезлонг, а кибер-официант замер неподалеку с еще одним бокалом охлажденного джеймо.
Когда Мария поравнялась с ним, Нильсон приглашающе помахал рукой. Врач-бальнеолог присмотрелась к незнакомцу, немного помешкала и опустилась рядом.
— Джеймо — напиток сезона! Рекомендую, — сказал Нильсон, подавая знак официанту.
Мария с благодарным кивком приняла бокал и откликнулась:
— Это напиток и прошлого сезона, и позапрошлого… Наши кулинарные гении редко балуют разнообразием.
— Постойте, — произнес Нильсон. — Я попытаюсь угадать… Вы не отдыхающая, верно? Вы — постоянный сотрудник Курорта.
— Угадали, — согласилась Мария. — Я медик, специализируюсь на санаторно-курортном лечении.
— И много у вас… э-э… больных? Или это врачебная тайна?
— Увы, — Мария вздохнула. — Не много. И это никакая не тайна. На Курорт не прилетают лечиться, на Курорт прилетают развлекаться. Поседеешь, пока соберешь статистику по особым бальнеологическим свойствам здешнего климата.
— Ну-у, вам до седины еще далеко, — галантно ввернул Нильсон.
Мария усмехнулась.
— Благодарю за комплимент, — сказала она. — На самом деле мне далеко за восемьдесят. По меркам какого-нибудь двадцатого века я дряхлая старуха.
Нильсон с откровенным любопытством окинул взглядом скульптурные формы собеседницы.
— Вы на себя клевещете, — проговорил он строго. — Вам не дашь больше пятидесяти.
— Могу я узнать, кому обязана удовольствием выслушивать столь изысканные комплименты? — осведомилась Мария.
Нильсон немедленно вскочил, дурашливо поклонился и представился:
— Томас Нильсон, бывший смотритель заповедника на Горгоне. В настоящее время — странствующий бонвиван, жаждущий общения.
Мария засмеялась.
— Искатель легкой поживы, — резюмировала она. — Молодой альфонс, соблазняющий скучающих пожилых леди на отдыхе.
Нильсон рухнул на колени, в комическом ужасе простирая руки.
— Умоляю! — взвыл он. — Не выдавайте! Моя жизнь в ваших руках!
— Обещаю не выдавать, — смилостивилась Мари, — но при одном условии. Вы тотчас же подниметесь с колен и пригласите скучающую леди на ужин.
Тусклая ноздреватая половинка луны висела над морем, до самого берега протянувшись маслянистой дорожкой. Тихо шуршали волны. Беззвучно чертили в редкозвездном небе ястребы-рыбари, зорко высматривая жирных аргусов — многоглазых рыб, оставляющих в черной воде ярко-голубой мерцающий след. Молочно-белые друзы санаторных корпусов почти сливались с ночной темнотой. Отдыхающие в большинстве своем спали. Лишь на пляже то и дело попадались, ищущие романтического уединения парочки. Томасу и Марии долго пришлось искать свободное местечко.
— Боже мой, — простонала Мария, в изнеможении опускаясь на песок, вытягивая усталые ноги. — Сто лет не танцевала… Я, кажется, впадаю в детство… Что ты со мной сделал, Том?
— То ли еще будет, — пробормотал он.
— Что ты сказал?
— Я говорю, что сам от себя не ожидал, — откликнулся Нильсон.
— И это говорит юнец, сбивший с панталыку почтенную женщину…
— Я не младше тебя, Мэри…
— О, следующая порция комплиментов… Продолжайте, молодой человек!
Нильсон смотрел на нее сверху вниз.
— Это не шутка и не комплимент, Мэри, — сказал он. — Мы и в самом деле с тобой ровесники. Родились в один и тот же день две тысячи сто тридцать восьмого года…
— Близнецы, разлученные в детстве, — не принимая его тона, отозвалась Мария. — Я где-то читала об этом… Ты полвека провел в анабиозе?
— Нет. Я был мертв шестьдесят три года.
Мария воззрилась на него, запрокинув голову.
— Это уже совсем не смешно, Том, — сказала она. — Конечно, в наш просвещенный век подобными историями никого не напугаешь, но как-то, знаешь ли, неуютно делается…
Нильсон отвернулся от нее, стал смотреть на лунную дорожку.
— Я тебя не пугаю, — проговорил он глухо. — До двадцати семи лет я жил как обыкновенный землянин. Правда, я не знал своих родителей. Мне сказали, что они погибли до моего рождения…
— И мои… — эхом отозвалась Мария.
— Я работал на Горгоне, главным смотрителем тамошнего заповедника, когда прилетели эти двое, — продолжал Нильсон, опускаясь рядом с ней. — Они представились сотрудниками КОМКОНа. Чертовски приятные и дьявольски обходительные люди. Они поведали мне тайну моего рождения. Оказывается, если я и был посмертным ребенком, то мои настоящие родители умерли сорок пять тысяч лет назад. Оплодотворенную же яйцеклетку, из которой впоследствии появился ваш покорный слуга, некая сверхцивилизованная раса поместила в специальный саркофаг-инкубатор, который и был благополучно обнаружен в две тысячи сто тридцать седьмом экспедицией Бориса Фокина на безымянной планете в системе ЕН 9173.
Мария придвинулась к нему, прижалась щекой к его плечу, пробормотала:
— Фантастика… А что было дальше?
— Дальше? Дальше произошло самопроизвольное деление яйцеклеток, и мы родились.
— Мы?!
— Я, семь моих братьев и пять сестер…
— С ума сойти…
— Но дьявольски обходительные люди из КОМКОНа ничего не сказали мне о братьях и сестрах. О них я узнал уже позже, когда… Когда воскрес.
— Ты опять!
— Не перебивай… Раскрыв тайну моей, казалось бы, заурядной личности, комконовцы призвали меня помочь им. Помощь заключалась в ежедневном самонаблюдении, в самобследовании же индикатором эмоций и в написании отчетов, которые я был обязан еженедельно переправлять в КОМКОН. Предлагалось так же глубокое ментоскопирование, от которого я решительно отказался. И вот начался эксперимент. Я выдержал ровно сто двадцать семь дней, постепенно сходя с ума от неутомимо терзающей меня мысли, что
