физическим телом. Не гены определяют его «высшую нервную деятельность». Гены являются только самым внешним, материальным выражением сложнейшего взаимодействия этой многомерной структуры человека, которую упускает из виду традиционная наука. Меняя один ген, в нашей попытке «улучшить» человека или избавить его от какой-то болезни, мы затрагиваем бесчисленные многоуровневые связи сложнейшего творения сверхразумного Ноокосма и, на самом деле, всегда меняем «что-то еще», о чем мы в данный момент понятия не имеем, и что может «аукнуться» нам лишь много лет спустя, в каком-нибудь пятом поколении. Что и произошло в случае с фукамизацией и растормаживанием гипоталамуса? Как говорил Эдуард О. Вильсон: «В наследственности, как в окружающей среде, нельзя сделать что-то одно. Когда ген меняется в результате мутации или заменяется другим, очень вероятно возникновение побочных и, быть может, неприятных эффектов».
— А помните монографию Джона Тосивилла «Человек дерзкий», Ростислав? Она упоминается в моем первом мемуаре. Похоже, Тосивилл одним из первых обратил внимание на кризис, в котором оказалась технократическая цивилизация и на попытку технократов выйти из этого кризиса путем грубого вмешательства в организм человека.
— Да рассуждения Тосивилла о Человек Дерзком и необходимости исследования психокосма человека, как главного приоритета, заслуживают самого серьезного внимания. Опасность всех этих «научных» экспериментов по «улучшению» человека всегда состояла в том, что ментальный ограниченный человек, такой какой он есть, действительно превращается в Человека Дерзкого, когда решает некими «внешними техническими средствами» создать нечто большее, чем человек. Но пока он живет внутри пределов своего ограниченного ментального знания, все, что он может создать, непременно будет нести в себе возможность опасной ошибки. Мы не знаем, каковы будут последствия наших дел завтра, послезавтра, через век или тысячелетие. Даже если кому-то кажется, что назрела необходимость для создания лучшего человечества, «технократические», евгенические и генетические манипуляции не могут быть решением. Решение не в том, чтобы создавать «сверхчеловека» внешними средствами, но в том, чтобы становиться «сверхчеловеком» посредством изменения сознания и в прорыве к Сверхразуму Ноокосма.
Нехожин посерьезнел и некоторое время молчал, скрестив руки на груди и словно сосредоточенно думая о чем-то. Но скоро его лицо просветлело, и он снова с улыбкой повернулся ко мне.
— Но, вернемся к теме эволюции, Максим. Так вот, в начале XXI века некоторые светлые головы подметили интересную закономерность. Промежутки времени, т. е. исторические эпохи между эволюционными кризисами все время сокращаются, причем не просто сокращаются, а сокращаются в среднем в одной пропорции, порождая сходящуюся геометрическую прогрессию. Выяснилось, что каждая следующая эпоха короче предыдущей примерно в
Нехожин поднял с земли прутик и нарисовал на земле две оси координат. Затем он изобразил некую кривую которая сначала шла полого от левого края нижней оси X, а потом резко уходила вверх приближаясь к оси Y, но не пересекая ее.
— Вот так примерно выглядит кривая эволюционной истории. Ось Х — это ось времени. По оси Y мы отмечаем точки эволюционных скачков. Сначала кривая эволюции идет достаточно полого и промежутки времени между эволюционными скачками довольно большие, но по мере приближения к оси Y она становится почти вертикальной, бесконечно приближаясь к оси Y. Точки эволюционных скачков на ней располагаются все ближе и все гуще, а временные промежутки между ними становятся исчезающе малы. Кривая круто уходит вверх и скорость эволюции устремляется в бесконечность… Но, — сказал Нехожин, подняв палец и с торжествующим видом посмотрел на меня, — очевидно, что в реальной жизни скорость эволюции не может быть бесконечной. И что из этого следует, позвольте вас спросить? — обратился он ко мне и сделал паузу, словно ожидая моего ответа.
— Ммм…, — начал я, несколько оторопев от этого вопроса. — Я затрудняюсь…
— А это значит, — сам продолжил он, — что закон ускорения исторического времени приводит нас к совершенно потрясающему выводу: Эволюция, в том виде, как мы ее знаем, протекавшая на Земле в течение нескольких миллиардов лет, с момента возникновения жизни и до наших дней, может продолжаться лишь конечное время. Интересно, Максим, что уже тогда удалось приблизительно вычислить предел этой сходящейся последовательности, т. е. точку на шкале времени, где скорость эволюции становится бесконечной. Он был назван Точкой Сингулярности Истории. Она пришлась на 2020–2030 год плюс минус 15–20 лет. Самое удивительное, что Глобальный Эволюционный Кризис действительно проявился во всю силу именно в первой половине XXI века. А это значит, что человечество уже тогда вплотную подошло к окончанию своей планетарной истории.
Он замолчал, и, закрыв глаза, сидел некоторое время молча, подставляя лицо солнцу, жмурясь как кот и улыбаясь, словно давая мне время осмыслить всю глубину сказанного. Я и в самом деле пытался это осмыслить.
— Обратите внимание, — продолжил он, открывая глаза и щурясь на солнечные блики, играющие на поверхности пруда, — что именно эволюционный кризис заставил всепланетный социум коренным образом изменить социальную форму, породив новый уровень всепланетной интеграции. Тогда же человечество вошло в Точку Сингулярности Истории и начался беспрецедентный эволюционный переход, которые и привел к Большому Откровению и к появлению люденов уже в наше время. Сейчас мы уже на самом пике этой Сингулярности. Когда мы выйдем из нее, в авангарде Эволюции прочно и навсегда утвердятся людены.
Нехожин помолчал немного, с улыбкой, чуть прищурившись, глядя на большой пруд с кувшинками неподалеку от нас, где мама-утка, хлопотливо покрякивая, вела за собой по водной глади весь свой выводок, семерых пушистых, серых утят. Кибер-дворник неподалеку от нас, ловко орудуя манипуляторами, собирал опавшие листья.
— Следует отметить один важный момент, Максим, — продолжил Нехожин. — В момент эволюционного кризиса решающим фактором оказывается так называемое избыточное внутреннее разнообразие системы. Это означает, что некоторые маргинальные формы жизни, не играющие существенной роли на данном этапе развития, во время эволюционного кризиса оказываются способны дать на него адекватный ответ и выходят, таким образом, в авангард эволюции. Например, первые эвкариоты возникли еще задолго до конца эры прокариотов. Однако они не играли какой-либо заметной роли вплоть до Кислородного Кризиса. Немногочисленные эвкариоты на фоне преобладающей массы прокариотов существовали в форме избыточного внутреннего разнообразия. Но в момент кризиса их потенциальные возможности получили преимущества, и они вышли на передний план эволюции.
Подобно этому и люди с «третьей импульсной» существовали в человечестве уже в XXI веке и, видимо, даже раньше, никому неизвестные, часто неизвестные даже сами себе. Именно они представляли собой то самое «избыточное внутреннее разнообразие» и были готовы дать адекватный ответ на Глобальный Эволюционный Кризис. По сути, с середины XXI и весь XXII век набирало силу это маргинальное движение люденов. Они формировали свою расу, чтобы открыто заявить о себе, как о новом авангарде Эволюции во время Большого Откровения. Мы с вами живем на самой стремнине этого переходного процесса, можно даже сказать, уже в «постсингулярную» эпоху. Труднее всего пришлось первым метагомам, Павлу и Софии Люденовым. Им пришлось первым прокладывать путь, и я теперь почти
