Светозар стоял позади владык и, видя, сколь старательно и дружно молились они у ложа умирающего, слабо надеяться начал, что уговорят они всевышнего не забирать пока князя. Должны уговорить, чай, не простые попы, а митрополит с епископом. Им бог не сможет отказать.
До самого рассвета молились Кириллы. Светозар тоже подсоблял им, молился как мог, одно повторяя: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»
Князь к утру вроде утихать начал, дышал уже не столь тяжко, хрипеть перестал почти.
«Ну, кажись, бог услышал нас, — подумал Светозар. — Вроде легчает ему». Но в это время немец склонился над князем, прислушался, шмыгнул носом, как бы принюхиваясь, и прошептал зловеще:
— Отходит.
— Тыт! — Прервав молитву, митрополит зло цыкнул на него и ожег таким взглядом, что лечец словно растворился в темном углу.
Когда совсем рассвело, прискакал на Городище Миша Стояныч с Лучебором. И первое, что спросил, ввалившись в горницу:
— Ж-жив?
— Дышит, — прошептал Светозар.
— P-раз д-дышит, н-не пом-мрет. Л-лучебор-р, ж-живо з-за д-дело!
Владыки духовные не стали чиниться, уступили место лечцу привезенному, вышли из душной горницы, утомленные и вспотевшие от долгого бдения. Светозар выскользнул следом, дабы шубы им накинуть поверх ряс, не простыли чтоб.
Поймав жалкий умоляющий взгляд милостника княжьего, митрополит молвил:
— Даст бог, сдюжит, — и, изморщив нос, добавил: — А немца гони, не лечит — смерть зовет.
На третий день легчать стало князю.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
БРАТ НА БРАТА — ПУЩЕ СУПОСТАТА
XVIII
ОПЯТЬ САРАЙ ЗОВЕТ
Весть с полудня Руси пришла дивная: князь галицкий Даниил Романович получил от папы римского корону и принял католичество. На боярском совете новгородском, где прочли грамоту об этом, приняли весть по-разному.
— Тьфу! — сплюнул архиепископ Далмат. — Богоотступничество да не простится вовеки.
— Зато теперь король он, не нам чета, — пошутил посадник Сбыслав Якунович.
— Да хошь бы и царь, но как же от веры своей отступать? Мы ж не отступили. — Далмат взглянул на Александра Невского, под «мы» разумея его — князя, которого папа римский давно звал в свои объятия. Не дозвался ж.
Князь, сочтя сие за приглашение к спору, заговорил:
— Не нам судить его. Он тоже зажат меж молотом и наковальней. С одной стороны татары, с другой — римляне с своими посулами. Думаю, что князь Даниил пошел на это, ища союза противу татар. Искал у нас — не нашел, вот и оборотился к папе. И дочь Миндовга потому ж в снохи себе взял.
— Все равно сие переветничество духовное, — не согласился Далмат.
Александр не стал спорить с новым владыкой, к назначению которого сам приложил немало сил, хотя вполне мог бы напомнить ему о Владимире святом — Красном Солнышке. Тот ведь тоже, родившись и выросши в вере языческой, изменил ей, приняв православие. И сам принял, и всю Русь крестил, силой и мечом загоняя в реки своих вчерашних единоверцев.
— Как бы там ни было, — заключил князь, — но сие одно значит: не ныне, так завтра пойдут татаре через Киев на Галич, и снова быть там плачу и крови великой.
Александр как в воду глядел, но, увы, даже он не смог предвидеть, во что выльется вмешательство татар в дела русские. Но все это было впереди. А пока…
Ярослав Тверской, не решившись пойти на Новгород (брата он сильно побаивался), отправился с дружиной добывать себе Переяславль, заручившись словом Андрея не вмешиваться в спор со старшим братом. Поскольку все братья в свое время родились в Переяславле, все и считали его своим городом. И Ярослав, дабы навсегда утвердиться в Переяславле, захватил с собой жену с детьми, подчеркнув сим всю серьезность своих притязаний.
Пожалуй, один Александр понимал, сколь неуместна ныне ссора между своими. И послал вдогон Ярославцу гонца с требованием воротиться в Тверь и не сеять смуту в гнезде Ярославовом.
Подражая покойному отцу, Ярослав отвечал зло и дерзко (благо был далеко от брата): «Пусть всяк владеет тем, чем владеет. Я владею ныне и Переяславлем».
Андрей на просьбу Александра «усовестить безумца» вообще никак не отозвался, а гонец, воротившийся из Владимира, на словах сообщил:
— Князь Андрей на рать готовится, кует оружие, войско сбирает.
— На кого?
— Не ведаю. Но в народе сказывали — на татар, мстить за прошлые обиды.
— Безумцы! — вскочил Александр со стольца. — Они же погубят Русь совсем.
Вскоре из Сарая явился старый знакомый Каир-бек, и тоже с важной новостью: великая ханша Огул-Гамиш уступила престол хану Мункэ. Князь знал, что скрывалось за словом «уступила». Огул-Гамиш просто-напросто свергли сторонники Батыя. Нет, не зря она опасалась Сарая. Оттуда и пришла ее погибель.
— Мой хан зовет тебя, князь, — говорил Каир-бек. — Надо скоро-скоро Сарай бежать.
Посланец Батыя оказался верен себе: сообщив безвозмездно повеление хана, далее соглашался говорить лишь за мзду.
— Ежели хорошо платишь, князь, то я тихо-тихо ухо говори, зачем зовет тебя хан.
Александр засмеялся, кинул татарину калиту. Тот поймал ее, без стеснения взвесил на ладони, вздохнул, словно продешевить боясь.
— Хан тебя великим князем делать хочет. Вот.
— Ну спасибо за весть, — отвечал Александр, и без Каир-бека догадывавшийся о причине вызова.
Но как ехать, если на Руси черт-те что творится? Родные братья выпряглись, творят несуразное. Спасибо, хоть Константин сидит тихонько в Угличе. Но Ярослав-то, Андрей!.. Какого рожна им надо? Чего ищут себе? Чести? Так погибели накличут, и не только на себя, на всю Суздальщину.
«Ну ладно, получу ярлык на великое княженье, ворочусь, я им покажу, где раки зимуют. Я им задам чести».
Так думал князь, отправляясь в Сарай.
На этот раз Батый встретил его милостиво и на удивление дружелюбно. Сразу предложил выпить с ним кумыса, и Александр взял в руки серебряную чашу с напитком, к которому уже привык за прошлую поездку и даже полюбил за ядреность и крепость.
Одно смущало: уж больно много было в кумысе грязи, — но и от этого князь знал, как уберечься: всякий раз тихонько крестил чашу и шептал: «Господи, помилуй». И ничего, господь миловал, проносило.
— Ну что, Александр, ныне отдаю тебе всю Русь. А ты, вижу, не радостен отчего-то. А? — Батый, хитро щурясь, посмеивался.
«Неужто догадывается, что творится у нас?» — думал Александр, а вслух сказал:
— Спасибо, хан. Но великое княженье и великие заботы наваливает на выю.
