не предам. И Линеву не позволю.
— Не верю! Ни одному слову не верю!
— Не веришь слову?! А делу?
— Ничему не верю!
— Смотри!
Перед Талантом предстал письменный стол. Огромная столешница, две массивные тумбы, множество ящичков и выдвижных панелей, красное дерево, старинная работа. И кресло с высокой гордой спинкой, в резном орнаменте в пару столу.
— Что скажешь?
Молчание порой куда красноречивее слов.
— Я не продаюсь, — выжал из себя обескураженный, поверженный герой в ответ сиятельной женской улыбке.
— Это не все, — игриво зашептала Тата, — не пройдет и часа как осуществится заветная Никитина мечта.
— Какая?
— Я подарю Линеву Дом и Сад. Стол и кресло поставлю в кабинете и распахну окно.
— Что?
— Дом и Сад!
— Не может быть!
— Через час слышишь? Но ты признаешь меня, как прочие свойства!
— За стол и кресло?
— За Дом, Сад, кабинет. За мечту.
— Но это иллюзия, искаженное восприятие реального. Химера. Обман.
— Пусть обман. Но неотличимый от яви.
— Не путай меня!
— Хорошо, перейдем к реалиям. Я займусь издательским бизнесом.
— Что?
— Линев будет писать книги, я — издавать.
— А если у тебя не получится?
— Никита мне поможет. Вместе мы своротим горы. Впрочем, будем реалистами. Возможно, я не сделаю Линева мировой знаменитостью, но уж точно сумею реализовать пару-тройку тиражей, обеспечив нам приличное существование, а Никите — возможность самореализации.
— А! — заорал Талант уже мало, что соображающий от восторга, — да! Да! Да! Бери! Покупай с потрохами! Только не обмани! Не обмани! Пожалуйста, не обмани меня.
Глава 18. Воплощение
— Не обману, — пообещала Тата и вернулась в реальность. Теперь предстояло разобраться со своими демонами.
Из соседней комнаты доносились до отвращения знакомые голоса:
— Что же это делается?! Да, как можно?! Убийца! — причитала Татуся.
— Не ной… — короткое напутствие Татьяна завершила матерным словом. — Мне и так страшно…
Тата подошла к дивану полюбовалась на Линева. Хорош! И колечко на безымянной пальце смотрится отлично. Лечь бы рядом, прижаться тесно …однако следовало заняться делом.
Ее появление осталось не замеченным. Вернее, как бы, не замеченным!
— Видно судьба моя такая, — продолжила Татьяна, — умереть страшной смертью от руки родного человека. Так что не на кого пенять. Не кого винить. А Тату не суди. Она, глупая, обо мне еще не раз пожалеет, да поздно будет…Скажи, что я ушла с без обиды… — засим последовал перечень поводов, по которым Разумница не сочла нужным обижаться, и посыпались наставления: — Еще передай: пусть: цветы поливает, на склад позвонит, перепроверит, как там Камейкин уладил…
— Не умирай, Татьяночка! — всхлипнула Душенька.
«Вот стервы!» — подумала Тата, — на публику играют! Интриганки!» Вслух же произнесла:
— Алло, барышни, я здесь! Если кто-то желает что-либо сказать, есть возможность сделать это лично!
Разумница поморщилась:
— А это ты, явилась — не запылилась. На муки, мои небось, пришла полюбоваться?
— Я здесь, между прочим, по приглашению хозяина. А вы какого черта к Линеву в квартиру пожаловали.
— Куда ты, туда и мы, — последовал ответ.
— Ну, а цирк-то, зачем устраивать?
— Цирк? — возмутилась Разумница. — Я умираю, разве непонятно? Тебя за целый день не посетила ни одна нормальная мысль! И судя по настроению, ожидать перемен не приходится.
Татьяна в правду выглядела плохо, очень плохо. И неудивительно. Время рафинированной рациональности безвозвратно истекло. Актуальность обретали новые идеалы, реально отличные от прежних. И заявить об этом следовало решительно и твердо.
— Так получилось, — признала Тата без тени сожаления.
— Это пустая отговорка.
— Это правда.
— Но меня еще можно спасти!
— Зачем?
— Я, между прочим, тоже ухожу, — капризным тоном уставшей от славы примадонны заявила Душенька. — Но не как некоторые, больно умные, в мир иной, а на повышение. Буду, как и хотела, представлять во времени и пространстве идею воплощенной мечты о любви. Нас таких, реализовавшихся, не так уж много. Я пока одна из самых колоритных. Так что, жизнь удалась. У меня во всяком случае. Впрочем, и ты выиграла. Больше мы не будем докучать тебе своим присутствием. Отныне ты от нас свободна.
— Но какой ценой! — взвыла Татьяна. — Ты убила свой идеал.
— Я его просто переросла.
— Неужели тебе меня совсем не жаль?
— Ну почему же? — Тата вежливо улыбнулась. — Ты — мое прошлое, я отношусь к тебе хорошо. Себя надо любить всякую. Даже такую.
— Какой вопиющий прагматизм! Какая жестокость!
— Уж не взыщи.
— Спаси меня!
— Увы. Ничем помочь не могу. Я изменилась. Ты для меня теперь чужая и чуждая странная придурь с математическим уклоном. В общем, никто и звать ни как. Я для тебя пальцем о палец не ударю.
— Ну хотя бы в память о моих былых заслугах…
— Это мои собственные заслуги перед собой. Ты тут не причем.
— И все же…
— Нет.
— Что нет.
— Все — нет.
— Убийца… — прошептала Татьяна.
— С людьми всегда так: создают нас на потеху, а потом бросают на произвол судьбы, — подлила масла в огонь Татуся.
