беспокоиться о старом друге — Маргарите.
Утром мы отгрузили последние бочки с икрой. Очень устали и теперь нехотя отбрасывали снег с оставшихся бочек. В раскрытые ворота рыбного склада въехал грузовик. Добродушного вида шофер, в кожаной куртке на меху, выпрыгнул из кабины и спросил Валентину Мухину.
Когда я подошла, он передал мне письмо от Маргариты и попросил к четырем часам приготовить ответ, он за ним заедет.
— Плохо твоей подружке, — сказал он мне. Я засыпала его вопросами.
— В письме всё есть. А что я могу сказать? Мое счастье, что я шофер дальних рейсов, а то загнулся бы уже просто-запросто. Лесоповал — произвол полнейший, жаловаться бесполезно. Она в письме просит помочь, дурь это — чем ты можешь помочь, такая же зека? Если хлеба сможешь собрать для нее — собери, я отвезу. Они там так голодают просто-запросто.
Он уехал… Я прочла Ритино письмо, потом дала прочесть Маше, Марте и другим женщинам. Они пришли в ужас.
— Воистину утопающий за соломинку хватается, — сказала Марта Яновна.
Маргарита писала о том, что работа ужасная, норму выполнить они не в силах, на работе с раннего утра до одиннадцати вечера (как мне это было знакомо!), что питание скудное, просто морят голодом. Произвол полнейший: избивают, насилуют. Какой-то кошмар!
«Правда, меня не били, — уточняла она в письме, — но я не огрызаюсь и стараюсь изо всех сил… до обморока. Вряд ли я выдержу даже месяц такого существования и не на кого мне надеяться, не у кого просить помощи, кроме тебя, Валюша, помоги мне! Ты такая умная, такая изобретательная, придумай что- нибудь.
Валя, спаси меня. Спаси!
Маргарита».
Пока женщины читали и перечитывали это письмо, я ушла в теплушку и сидела там у огня, растерянная.
Что делать? Как ей помочь?
Когда я немного пришла в себя, вся бригада собралась в теплушке. Рядом сидела Маша.
— А что, если ей посоветовать притвориться сумасшедшей? — шепнула она мне. — В психлечебнице были такие. Стас нам поможет.
— Ей нельзя в сумасшедший дом. Слишком впечатлительна! Она по правде сойдет с ума.
— Но нельзя же оставить ее в такой беде!
— Что-нибудь придумаю. Должна придумать, раз она так верит в меня.
И я стала думать. Думала день и ночь, даже когда спала, потому что, когда просыпалась, мысли были заняты проектами, один фантастичнее и нелепее другого.
Дня через два, когда я утром стояла с бригадой на разводе и, занятая лишь одной мыслью, как помочь, тупо смотрела на забор, вдруг как-то все прояснилось и я увидела, что на заборе висят штук пятнадцать ящиков почтовых и на каждом был написан прямой адресат:
1. Начальник лагеря.
2. Начальник НКВД г. Магадана.
3. Главный прокурор СССР.
И т. д. и т. д.
Но мое внимание привлекла надпись: «Начальник всех северо-восточных лагерей тов. Вишневецкий».
Резиденция начальника всех северо-восточных лагерей находилась у нас в Магадане.
Фамилия Вишневецкий вызвала у меня улыбку: однофамилец нашего саратовского Вишневецкого, у которого я во время допроса слопала пирог? История была довольно комичная, и вечером я рассказала женщинам в бараке, как это было.
Я тогда долго не подписывала протокол, то есть не желала сознаваться в несуществующей вине. Однажды привозят меня вечером на допрос, и мой следователь Александр Данилович Щенников мрачно говорит:
— Ну вот, допрыгались. Не хотели подписывать, а теперь с вами будет говорить сам Вишневецкий (заведующий отделом), он-то не будет с вами цацкаться, как я.
И вот мы в кабинете Вишневецкого.
Щенников скромно уселся в сторонке на диване, у окна — я и какой-то лейтенант, перед которым лежала пачка листов бумаги.
Любезно пригласив меня садиться, Вишневецкий затем произнес целую речь, минут на десять- пятнадцать, убеждая меня подписать злосчастный протокол. В начале его речи вошла миловидная буфетчица в переднике и кружевной наколке на кудрях и поставила перед ним большой кусок горячего пирога с мясом и бутылку крем-соды.
Он не обратил на нее никакого внимания и убеждал меня пожалеть себя, пока мне не отбили почки или еще каким другим образом не покалечили меня.
— А вы молода, талантлива, и вам еще жить да жить. Так что, Валентина Михайловна, будете подписывать?
— Вы меня извините, — произнесла я виновато, — но я не поняла ни слова из того, что вы говорили…
— Как то есть?
— Я невольно смотрела на этот пирог и… ничего не соображала…
— Вы что, голодны, что ли?
— Неужели сыта?
— Но вы же обедали!
— Вы бы этот обед сами есть, безусловно, не стали.
— Отчего?! Что там было на первое?.. Гм, на второе?..
— На первое щи несъедобные, на второе каша с вонючей рыбой, осклизлая, синяя… Да…
— Ну, пожалуйста… — И он придвинул широким жестом мне свой пирог.
Я поблагодарила, начала с аппетитом есть… Потом взглянула на крем-соду и сказала:
— Мама всегда обо мне говорила: «Наша Валька, как утка, куска не проглотит, чтобы не запивать».
Он молча придвинул мне и крем-соду. Доедая пирог, я мельком взглянула на своего следователя. Щенников злорадно усмехался почему-то. Покончив с пирогом, я поблагодарила и заявила, что теперь буду слушать внимательно.
Но Вишневецкий ограничился одной-двумя угрозами и советом немедленно подписать протокол.
— А чего вас тут посадили, — обратилась я к лейтенанту, — перед вами чистая бумага… Мои показания, что ли, записывать?
Лейтенант пожал плечами.
— Так пишите, буду говорить…
Все трое явно оживились, и я заговорила:
— Конечно, пирог был очень-очень вкусный. Мама только в детстве пекла такие пироги. Еще раз спасибо. Но… какой бы вкусный ни был пирог, вы же понимаете, надеюсь, что все же, как писатель, хоть и начинающий, даже за очень вкусный кусок пирога не могу подписать явную чушь. Клеветать на себя и своих товарищей…
— Ваши товарищи, кстати, все подписали, — пренебрежительно заметил Вишневецкий.
— Вы же их нещадно избивали… Кстати, насчет пирога, вы попросите себе еще кусок, вам, как начальнику, дадут… А еще лучше два куска: Александра Даниловича угостить. Еще раз спасибо за пирог. Но подписывать за кусок пирога… даже за целый пирог, я, конечно, не буду.
Вишневецкий был довольно красивый мужчина, но гнев явно не шел ему: он вдруг так подурнел, что Щенников испугался.
— Забирай ее к чертовой матери, — завопил Вишневецкий, — я ее видеть не могу!
— Если принять валерьянку, — начала было я… но не закончила умного совета, так как Щенников
