другими возможными клиентами, и Иоган почувствовал, что сидевшее в нем чудовище проголодалось. Случившееся недоразумение ставило под удар всю его банкетно-богадельную будущность. Иогану не оставалось ничего другого, как вскочить в грузовичок, слетать на ферму, забрать эти чертовы фигурки «made in China» и пулей вернуться обратно. Что он и сделал бы, конечно, если бы посреди двора не увидел Сальваторе с нацеленным в небо карабином. Вместо обычного бесцветного «здравствуй» хозяин набросился на жильца с руганью, стал орать и плеваться, вымещая на нем свою вселенскую злобу. Когда он обозвал его жалким иммигрантишкой, посмеялся над его акцентом и предрек скорое разорение, Иоган вдруг почувствовал, как внутри у пего поднимается буря протеста против собственной невезучести. Возможно, ему удалось бы справиться с собой, но Сальваторе направил карабин на его грузовичок, купленный после того, как тот же Сальваторе погубил предыдущий, и за который он выплачивал кредит банку и проценты, а еще по векселям каждый месяц, и так еще много лет. А без него, без этого грузовичка, никого «Errante Catering» не будет, ничего не будет — конец. И тут на Иогана снизошел странный покой, он залез в грузовик, выбрал в футляре самый большой нож и вышел во двор, где Сальваторе брызгал слюной, изрыгая ругательства. Не задумываясь над тем, что он делает, Иоган пошел прямо на Сальваторе, обошел его, обхватил левой рукой, а правой, той, в которой был нож, заставил замолчать. Несмотря на карабин, на торчащие в стороны локти, перерезать горло оказалось очень просто, удивительно просто. Руки Сальваторе опустились, он выронил карабин, а потом, как в замедленной съемке, сполз вниз и уткнулся лицом в землю. Наконец-то он перестал его унижать, и все было бы хорошо, тихо и мирно, если бы не кровь. Она все била и била неиссякаемой струей из перерезанной шеи, и Эрранте понял, что дело плохо. Он сбросил тело в пруд и утрамбовал землю, чтобы скрыть кровь и следы. В его работе гигиена — первое дело. Он продезинфицировал нож, протер лицо и руки специальным чистящим средством, которым пользовался на кухне, сменил брюки и свитер. Наводить чистоту — это он всегда любил. После этого тем же ножом он проделал то, ради чего приехал, — вскрыл пакет с фигурками. Сорок три нужные ему статуэтки он положил вместе с выпачканной кровью одеждой рядом с собой, на переднее сиденье целого и невредимого грузовичка, который точно был бы продырявлен этим Сальваторе, как и предыдущий, оставь он его в живых. Тут либо он, либо Сальваторе, неправедный выстрел из карабина против праведного удара ножом. Любой на его месте поступил бы так же. Он тронулся и поехал по направлению к Маркону, где его ждала Нина. На стоянке для отдыха в Фаваро выбросил в урну одежду, затем въехал на развязку автомагистрали и вскоре влился в общий поток. Вместе с Ниной они роздали фигурки, лишь чуть-чуть задержав отбой. При этом Иоган испытывал особое удовлетворение, ведь он оказался таким добросовестным, что даже убил человека, чтобы эти старики получили обещанных им кошечек, собачек и птичек. Только потом, когда они убрали посуду и сложили столы, он рассказал жене о том, что произошло на ферме. Он не собирался этого делать, но за пятнадцать лет совместной жизни ни разу ничего не скрыл от нее. Она заплакала, слезы сверкающими бриллиантами катились по ее красивому неподвижному лицу. Комиссар должен узнать, что Нина была самой красивой девушкой Кишинева и что с самой их свадьбы Иоган страшно боялся, что ему не удастся сделать счастливой эту прекрасную женщину, которая могла бы найти себе в мужья кого-то и получше, а выбрала, к их общему несчастью, именно его. До того, как он ей признался, до того, как она заплакала, он решил, что вернется на ферму, как они возвращались каждый вечер, и сделает вид, что удивлен и расстроен гибелью хозяина. Но Нина сказала, что полицейские отлично умеют проверять, чем человек был занят, особенно если этот человек иммигрант, пусть даже у него в порядке все документы. Они узнают про забытые фигурки, про то, что он уезжал, про стычку с директором богадельни. Когда станет известно, что Иоган заезжал домой, его арестуют, и доказывай им потом, что он не убийца, что все случилось из-за этих фигурок, из-за карабина, из-за кредита на грузовичок, — все равно его посадят в тюрьму.
Они собрали свои вещи и поехали к границе чтобы уехать из страны, отгородиться Словенией, Хорватией и Румынией от своего краха и начать новую жизнь, новое дело в Молдавии, в Тирасполе или Рыбнице, где их никто не знал. В Гориции они остановились перед тратторией — сами не зная зачем, возможно, потому, что им стало страшно: что с ними станет, когда они пересекут границу? В общем-то, Иоган не слишком расстроился, когда его арестовали. Впервые в жизни ему нечего больше было бояться. Его беспокоила только Нина, которая в этой истории была совершенно ни при чем. Может, ей удастся вернуться на родину, заняться детьми, завести свое дело, какое-нибудь «Nina Catering», если банк и полиция отдадут ей грузовичок-рефрижератор? Может быть, взамен на его чистосердечную помощь следствию комиссар сможет ей помочь? Футляр и нож Иоган засунул за сиденья, в глубине передвижной кухни, которую смастерил своими руками. Зря он выбросил одежду, теперь-то ее, наверно, уже увез мусоровоз. Но комиссар должен поверить ему на слово. Иоган Эрранте убил, потому что так было надо. У него никогда ничего не получалось, а вот тут получилось. Наконец-то ему есть чем гордиться — в некотором смысле.
Виви проснулся и, пользуясь тоталитарной властью, которой обладают все младенцы, сразу же превратил комиссара полиции в заботливого папашу, чем в свою очередь воспользовались мы, чтобы заключить, что убийство, совершенное Эрранте, было никаким не произведением искусства, а всего лишь ответом на целую лавину совершенно безнадежных обстоятельств. Бедность этого декора никак не вязалась с убийством Волси-Бёрнса. Связывал оба дела только нож, но нож есть на кухне у каждого.
Брат снова принял непроницаемый вид хранителя государственной тайны. Мы что, за новичка его держим, сравнивая пруд Кампальто и канал Сан-Агостино? Дело Эрранте только начинается, даже если на убийстве Вианелли можно поставить точку. Целая команда полицейских перерыла горы мусора на свалке, где разгружаются мусоровозы с автострады, и откопала там свитер и брюки Эрранте с пятнами крови и генетическим кодом убитого. Орудие же убийства, наоборот, было так отдраено, что не несло на себе никаких следов. Однако, имея признательные показания обвиняемого, прокурор, ослепленный гением комиссара Кампаны, закрыл дело, не успев его открыть.
Больше Альвизе нам ничего говорить не будет, потому что у нас просто мания соваться куда не надо.
Мы знаем, что у Альвизе есть слабое место: ему обязательно нужны потрясенные слушатели. Настал момент изображать на лице смесь расстройства, раскаяния и любопытства, то есть принимать выражение, которым художники обычно наделяют святых, с нетерпением ожидающих, что же им скажет Господь. У нас дома столько таких картин, что скопировать это выражение получится даже у Игоря. Мы стали умолять Альвизе довериться ученикам, и Господь не замедлил заговорить снова.
Едва приехав на ферму, комиссар отмел всякую возможность связи этого дела с убийством на канале Сан-Агостино. Как правильно заметили наши хитрецы-близнецы, тут ничего не сходилось, и Альвизе, сняв показания с Эрранте, уже собирался вернуться к себе, вернее, ко мне домой, испытывая слабое удовлетворение оттого, что на раскрытие этого дела ему понадобилось не больше времени, чем на составление протокола. Исключительно ради соблюдения всех формальностей процедуры, не столько осознанно, сколько просто чтобы подвести черту, раз уж имелось сходство в способе и орудии убийства, он спросил молдаванина, не говорит ли ему о чем-нибудь имя Волси-Бёрнс.
Тот, которого нашли убитым в канале в ноябре? Конечно говорит, потому что это он его и убил.
Альвизе чуть не упал со стула. Он понял, что Иоган Эрранте — самый настоящий псих из тех, кто обвиняет себя в преступлениях, которых не совершали. Учитывая горы проблем, свалившихся на комиссара, это был шанс. Он напал на одного из тех фантазеров, которые, раз сознавшись в своем проступке, признаются затем в чем угодно в безумной надежде задобрить следствие, а может быть, принимая себя за Иисуса, взвалившего себе на плечи все грехи мира. Кто знает, что делается в мозгах у сумасшедшего? Этот, например, так беспокоился о своей Нине, что решил взять на себя все убийства региона, чтобы только ее оставили в покое.
Но машина была запущена, видеокамера работала, а Альвизе, несмотря на убежденность в том, что пути Эрранте и Волси-Бёрнса никак не могли пересечься, был слишком честен, чтобы притвориться, будто ничего не слышал, прервать запись и закрыть дело. Такой допрос требует особой деликатности, виртуозного мастерства. В вопросах не должно содержаться ничего такого, чем кандидат на звание серийного убийцы мог бы воспользоваться в своих ответах. Альвизе ограничился тем, что предложил Иогану рассказать все, начиная с его якобы встречи с Волси-Бёрнсом и до его смерти, единственного доказанного факта в этой цепи неясностей.
Признательные показания начались плохо, Иоган Эрранте сказал, что ему особенно нечего
