— Нет, мы не носим оружие, — отвечает О’Шиа.
Но все равно не улыбается. Наверное, поводов в работе полиции для этого мало, совсем как у сотрудников похоронного бюро.
— Они слишком заняты, чтобы отвечать на твои вопросы, Джош. Почему бы тебе не пойти и не поиграть наверху?
Это самое нелепое из всего, что Джош когда-либо слышал. А услышав по рации переговоры полицейских, он просто прирастает к полу.
— Входите, входите, — прошу я и завожу их в гостиную.
Я опускаюсь в кресло, давая понять, чтобы они располагались на диване, откуда хорошо видно несколько наших идеальных семейных фотографий, расставленных на бюро. На одной из них Пол пытается заниматься серфингом в Корнуолле, несколько фотографий, где дети резвятся на залитом солнцем пляже, и предмет моей гордости: черно-белое фото Пола и детей в стильном беспорядке простыней — здесь отлично показан его сильный торс, а длинные руки и накачанные плечи как бы защищают наших детей.
— Это как-то связано с Мелоди?
У сержанта Уайт такое лицо… Я бы назвала его насупленным. Она смотрит на меня, прищурив глаза.
— Вы знали ее?
— Да. Простите, могу я предложить вам что-нибудь выпить или перекусить?
Они качают головами.
— Мы хотим установить, где был Пол в понедельник ночью. Чтобы не допрашивать его, — говорит О’Шиа.
— Я думала, вы арестовали Джерри Бонакорси. Видела по новостям сегодня.
— Мы опрашиваем многих людей. Произошла утечка информации, которой не должно было случиться.
— Но белая веревка, на мой взгляд, является весомым доказательством, разве нет?
Женщины переглядываются, но я не понимаю почему.
— Не могли бы вы вспомнить понедельник, — настойчиво говорит О’Шиа.
— Понедельник… — Я делаю вид, будто вспоминаю начало недели. — Сегодня пятница… Наверняка он был здесь, со мной. Что в понедельник идет по телевизору? — громко спрашиваю я.
В ответ тишина.
— Вы собираетесь забрать маму в тюрьму? — интересуется Джош.
Сержант Уайт глубоко вздыхает.
— Джош, ты не мог бы взять Аву и пойти в кухню? Мне нужно поговорить с полицейскими.
Ава начинает плакать.
— Там в шкафу есть конфеты.
Я подмигиваю О’Шиа и получаю слабую улыбку в ответ. Я хочу склонить ее на свою сторону, и это срабатывает.
— Конфетки, конфетки.
Я машу детям рукой, и они неуверенно выходят из комнаты.
— Так уже лучше. Не могу сосредоточиться, когда они рядом.
— Продолжайте, — говорит Уайт.
— Как проводятся подобные расследования? Вы расспрашиваете всех из Форвуда?
О’Шиа равнодушно улыбается.
— Это наша работа.
Она не собирается распространяться, и я понимаю, что если бы играла с ней в покер, то сразу бы попрощалась со своими пятьюдесятью фунтами.
Я киваю.
— Это так ужасно!
— Мы пытаемся воссоздать картину ее жизни.
— Ей было всего лишь двадцать шесть лет. Целая жизнь впереди.
Я качаю головой и потираю уставшие глаза.
— Полностью с вами согласна, — говорит Уайт.
— Такая молодая, — добавляет О’Шиа.
Она подается вперед и ставит локти на колени, разминая спину. Мы некоторое время молчим. Им обеим за сорок, уже хрустят суставы и начинает появляться седина. Ручаюсь, что у Уайт есть дети, возможно взрослые. О’Шиа носит кольцо, но на ее лице написано разочарование. На миг мы задумываемся об одном и том же: об упущенных шансах и невыполненных делах, а ведь мы уже далеко не молоды.
— Насколько хорошо вы ее знали? — задает вопрос О’Шиа.
— Не очень. Я лишь однажды встретила ее на вечеринке, мы общались не больше пяти минут. Она работала во «Взгляде изнутри», как и я, но мы никогда не пересекались. Сейчас я работаю в программе «Криминальное время», которую придумала она.
— Значит, вы работали с Джерри Бонакорси? — спрашивает Уайт, и ее тон заставляет О’Шиа резко обернуться.
И хотя Уайт многое видела и слышала, она явно под впечатлением, ведь, несмотря на убийство, совершенное тридцать лет назад и, возможно, повторенное на этой неделе, Джерри знаменитость, его имя на слуху, он кто-то, а она, О’Шиа и я — мы никто. Она не может сдержать восхищение в голосе, двукратный он убийца или нет. Яркий свет славы манит ее, как мотылька огонь свечи.
Я молчу. Она ожидает какую-нибудь забавную историю о Джерри. Хочет, чтобы я поведала ей что- нибудь, что она сможет пересказать друзьям и семье, и это сделает ее работу более интересной. На минуту я задумываюсь, что бы рассказать. Это совсем несложно, ведь я просмотрела километры пленок с Джерри: как он пел старые ирландские баллады в своей камере, как добродушно воспринимал шутки приятелей- заключенных, называвших его Гудини (иллюзионист, который мог сбежать откуда угодно, только не отсюда!), как ел тюремную похлебку и повторял вслух рецепт булочек своей бабушки, как поглаживал, совсем как Уайт сейчас, свои белоснежные волосы, пока ждал психологов и терапевтов или тележку из тюремной библиотеки, — и мне кажется, что я его знаю, по-настоящему знаю.
— Я никогда не встречала его, если вы это имеете в виду.
Свет погас. Уайт не может скрыть разочарования.
О’Шиа возвращается к своим вопросам.
— Ночь понедельника…
— В понедельник ночью Пол был здесь, со мной. Я уверена в этом.
— В котором часу он вернулся домой?
Я пожимаю плечами.
— По-моему, как обычно. В половине восьмого, может быть, позже, поскольку понедельник обычно загруженный день. А может, в девять или в половине десятого.
— Вы не можете быть более точной? — настаивает О’Шиа.
Я не готова к тому, что они будут вдаваться в детали. Неуверенность внутри меня растет, когда я вижу, что она записывает мои слова в блокнот. Открывается дверь, и показывается Джош с конфетой за щекой.
— Простите, я не хочу называть какое-то определенное время, потому что могу ошибаться.
Думаю, я прикрыла его после их расставания с Лексом и теперь стараюсь выглядеть равнодушной, чтобы показать свою незаинтересованность.
— Можно мне взять вашу рацию? — просит Джош.
— Джош! Они на работе.
Уайт протягивает ему свою рацию, там слышится треск.
— Вот это круто! — говорит он, переворачивая ее и дотрагиваясь до антенны.
О’Шиа поднимается и протягивает мне свою визитку.
— Нам нужно взять показания у вашего мужа.
— Конечно, он будет рад помочь.
Я встаю и направляюсь в коридор, глядя на ее имя в карточке.
