прожили полгода и где их «ежедневным и единственным собеседником» был Штольц (с. 312), а в Швейцарии, куда все трое уедут весной, т. е. в тот же всевозрождающий период года, когда начиналась и «поэма изящной любви» Обломова с Ольгой. Описание швейцарских дней героев и окружающей их природной обстановки отмечено явным параллелизмом с внешними атрибутами первой любовной «поэмы» романа. Как в дачном предместье Петербурга, где Ольга встречалась с Ильей Ильичем, в Швейцарии были и лесные рощи, и озера, и горы, к тому же в куда более могучем, чем под северной русской столицей, виде. Однако, в отличие от Обломова, лишь волею Ольги взбиравшегося на дачные пригорки, Штольц в Швейцарии с радостью «ходил за ней (Ольгой. — В.Н.) по горам…» (с. 316), сигнализируя этим читателю о той жажде духовного роста, которая роднила его с героиней. Весьма примечательна и такая деталь: если для Штольца во время горных восхождений всегда «на первом плане» были не водопады и обрывы, а Ольга, то и она, «взойдя на гору» и переведя дыхание, первый взгляд останавливала «непременно и прежде всего на нем» (с. 316), как бы побуждаемая возрастающей в этот момент собственно сердечной симпатией к своему спутнику.
Но «„любит ли она или нет?“ — говорил он (Штольц. — В.Н.) с мучительным волнением, почти до кровавого пота, чуть не до слез» (с. 316). Так, ранее чуждый сомнений в себе, умевший разъяснить героине любые ее вопросы, Штольц впервые сам переживает «все муки и пытки любви, от которых он <…> искусно берегся в встречах с женщинами» (с. 316). Так и он проходит «претрудную» любовную школу. Но полученные в ней живые уроки уже, в отличие от своего друга, никогда не забудет.
Первый из них — открытие если не «поэзии», то реальности страсти с ее загадками и терзаниями, по крайней мере в начальный период сопровождающими и самую одухотворенную сердечную симпатию: «Он понял, — что было чуждо ему доселе, — как тратятся силы в этих скрытых от глаз борьбах души со страстью, как ложатся на сердце неизлечимые раны без крови, но порождают боль и стоны, как уходит и жизнь» (с. 317). Вторым стало сознание «тайны» (с. 314) Ольгиной и вообще глубокой женской души, не поддающейся одной интеллектуальной силе ее отгадчика. Как следствие названных уроков явился отказ Штольца от былой самоуверенности и известное смирение его перед загадками и любви и человеческого бытия в целом: «С него немного спала уверенность в своих силах; он уже не шутит легкомысленно, слушая рассказы, как иные теряют рассудок, чахнут от разных причин, между прочим от любви» (там же).
С течением времени Штольцу казалось, что вопрос «любит или не любит?» его Ольга, ввергнувший героя, как ранее Обломова после разрыва с Ильинской, в состояние душевного «хаоса и тьмы» (с. 315, 322), вот-вот разрешится: ведь «чем чаще они виделись, тем больше сближались нравственно, тем роль его становилась оживленнее: из наблюдателя он нечувствительно перешел в роль истолкователя явлений, ее руководителя. Он невидимо стал ее разумом и совестью, и явились новые права, новые тайные узы, опутавшие всю жизнь Ольги, все, кроме одного заветного уголка» (с. 316). Штольц для Ольги уже сделался не просто авторитетным другом, но тем мужчиной — наставником, водителем, которого она тщетно хотела видеть в Обломове («…Ты должен стать выше меня. Я жду этого о тебя!» — сказала Ильинская Илье Ильичу еще в седьмой главе третьей части). Но на пути к полному, т. е. и сердечному, единению девушки с этим другом-руководителем стоят неизвестный и неподозреваемый Штольцем «роман» героини с Ильей Ильичем. Над сознанием Ольги весьма еще тяготеет традиционное мнение «Женщина истинно любит только однажды» (с. 318).
Первая в ее жизни любовь — любовь к Обломову — и была «тем заветным уголком, который она тщательно прятала» «от наблюдения и суда» Штольца (там же). Однако герой и в этом случае помог ей, когда, решительно оставив собственные сомнения, пошел «прямо к цели, то есть к Ольге» и признался ей в любви («Но я вас люблю, Ольга Сергеевна! — сказал он почти сурово…»), что было равнозначно предложению руки и сердца (с. 317, 322). Правда, и после него еще непонимающие друг друга герои (Ольга «мучается» сомнением в своем праве любить вторично; Штольц, слыша ее «мучилась!», принимает его за Ольгины сомнения в ее любви к нему) некоторое время вместе бьются в «неразрешимом узле» — уезжать или остаться герою с героиней, повторяя этим гамлетовскую антиномию Обломова (помните: «Теперь или никогда!»; «Идти вперед или остаться?») (с. 322, 321, 146). Наконец, Ольга, уже полюбившая Штольца и не представляющая своей жизни без него («У ней горело в груди желание успокоить его, воротить слово „мучилась“ или растолковать его иначе, нежели как он понял…») решается исповедоваться герою в таимой несчастной любви к Обломову («Началась исповедь Ольги, длинная, подробная») (с. 323, 325).
Узнав все, вплоть до «прощального» письма Ильи Ильича, Штольц совершенно соглашается с содержащимся в нем определением Ольгиной любви к Обломову («Ваше настоящее люблю не есть настоящая любовь, а будущая. Это бессознательная потребность любить… Вы ошиблись…») и тем вполне успокаивает героиню (с. 326), которая и сама после парижско-швейцарских отношений с Андреем Ивановичем «перестала уважать свое прошедшее, даже начала его стыдиться…» (с. 319). Предоставляем самому читателю решить, насколько главная героиня «Обломова» в таком мнении о своей «изящной» любовной «поэме» и ее избраннике («Она стала наблюдать за собой и с ужасом открыла, что ей не только стыдно своего романа, но и героя…») права, потому что Гончаров никаких комментариев на этот счет не дает. Со своей стороны ограничимся замечанием, что, по нашему убеждению, Ольга, вне сомнения, любила Илью Ильича чувством глубоким и сильным, но все менее и менее удовлетворенным по причине коренного отличия ее натуры от натуры Обломова. Подлинность этой своей любви она выявит и в позднейшей, уже в положении счастливой супруги Штольца, теплой памяти и заботе об Илье Ильиче, как и в воспитании его с Пшеницыной сына Андрея.
Итак, какова же «норма»-«истина» любви, которую выработал уже в процессе собственного, в немалой мере драматичного чувства к Ольге Ильинской Андрей Штольц? В целом она схожа с чувством Ольги к Обломову. Это любовь, участливая к любимому и исполненная долга перед ним и самим чувством. В ней есть вера в возможность счастья и настойчивость в его достижении («У нее есть какое-то упорство, которое пересиливает не только судьбу, но даже лень и апатию Обломова», — говорилось и об Ольге Ильинской. — С. 209). В ней нет и не должно быть остановки, она развивается и обогащается, как сам любящий, как самая жизнь. Она нравственно требовательна и к ее носителю, и к «предмету» любви. Она захватывает все существо человека, но не слепа, так как остается чувством осознанным и корректируемым разумом. В ее начальной стадии отнюдь не исключены страсть и даже «поединок» любящих, однако же не «роковой» (Ф. Тютчев), т. е. неразрешимо трагический.
Неясными для читателя пока остаются общественные результаты штольцевской любви, т. е. наличие или отсутствие в ней гуманизирующего воздействия на окружающих людей, общество, все человечество. И непосредственно то, — была ли одухотворена любовью Штольца его практическая деятельность. Пока романист лишь сообщает нам, что, «обстановив Ольгу цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокаивался <…> и шел работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел в круг людей, знакомиться, сталкиваться с новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный, сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса» (с. 313). Обстоятельно и наиболее полно романист ответит на вопрос об общественном смысле любви уже не Штольца, а супругов Штольцев в восьмой главе четвертой части, где изобразит семейно-домашнюю жизнь своих положительных героев на южном берегу Крыма.
Поселение Штольцев на юге Крыма внешне мотивировано деловыми интересами Андрея Ивановича в Одессе (от Крыма она недалеко) и здоровьем Ольги Сергеевны, «расстроенным после родов» их дочери (с. 347). По существу же крымский «образ жизни» Штольцев — олицетворение искомого Гончаровым человеческого счастья в четырех его составляющих: нормальной (т. е. гармонической) семьи, такой же деятельности и такого же жилища, наконец, его оптимального природно-географического местоположения.
В устройстве своих супружеских взаимоотношений Штольц и Ольга вполне согласились бы с
