районного суда Антон Захарович Слепнев. «Его-то зачем пригласил Гузиков? — подумал Затырин. — Неужели всестороннее алиби себе готовит? Припекло, значит?» Показалось, что на этот вопрос может ответить прокурор.
Подполковник поздоровался с коротышкой Слепневым, который недобро сверкнул на него темными глазками из-под круглых очков, и подсел к Керимову. Словно невзначай, наклонился к его уху:
— Привет, Кеша. Слушай, ты после нашего разговора на Савелия не выходил?
Прокурор улыбнулся, отчего круглое его лицо с азиатским разрезом глаз расплылось блином.
— Я не стал бы, да он сам позвонил. Пришлось поневоле... Но это я, ты ж понимаешь, исключительно в твою защиту, а то больно уж грозен был.
«Врет, сам настучал, — понял Затырин. — Господи, ну и команда!.. Да оно и понятно, верно говорят, что рыба всегда начинает гнить с головы».
— Ну и чего он, как отреагировал?
— Не поверишь, — снова расплылся в улыбке Керимов, — притих. Однако сейчас увидим.
«Жаль, что так получилось», — думал между тем Затырин. Своей опережающей информированностью прокурор лишил его веских доводов, с помощью которых он мог бы не только скинуть с себя обвинения в связи с сорванной операцией, но даже в определенном смысле воткнуть мэру перо в зад, чтоб потом поглядеть, как тот станет выкручиваться и оправдываться в собственных непродуманных распоряжениях.
Появился заместитель мэра Иван Порфирьевич Сажин и, заглянув в кабинет начальства, обернулся и махнул рукой: заходим!
Не здороваясь ни с кем из четверых, просто кивая каждому, а на Затырина даже и не взглянув, мэр, показал, чтобы все рассаживались.
— Посоветоваться хочу, — пробурчал он, не поднимая глаз от полированной поверхности стола, на котором не было ни единой бумажки, — ситуация неподконтрольная... Давай рассказывай... — И после короткой паузы добавил: — Павел Петрович. Что у тебя творится в отделе?
— Да вы ж, как я понимаю, в курсе, — решив держаться максимально спокойно, чтобы не дать и мэру повысить на себя голос, потому что он мог тогда сорваться и наговорить бог знает чего. — А для товарищей... Если в двух словах...
— Не надо повторять уже известного, — прорычал мэр. — Ты по делу. Свои соображения! Как, что и почему? И выводы... чтоб не тянуть дорогое у всех время.
«Ишь ты, как ставит вопрос! Я же еще, выходит, и виноват! Ну уж хренушки!»
И Затырин, набрав в грудь воздуха, чтобы окончательно успокоиться, начал нарочито негромко и словно отстраненно пересказывать вчерашние события, которые начались в полном соответствии с принятыми решениями — Затырин не стал подчеркивать, кем конкретно они были приняты, просто отметил, — а закончились полным афронтом.
Очень к месту пришлось старинное слово, характеризующее поступки, задуманные с определенно благородными намерениями, но приведшие к неожиданному моральному проигрышу.
Судье все рассказанное, как заметил подполковник, вероятно, было до фонаря, его и пригласил-то к себе мэр наверняка не столько с целью проинформировать, сколько из каких-то иных, более важных для себя соображений. Короткими пальцами Слепнев поигрывал очками на полированном столе, его сонно прикрытые глазки были обращены в сторону окна, а неспокойное душевное состояние изредка выдавали тревожные вздохи. Что же его волновало?
Умный человек, прокурор Керимов — тот сразу понял смысл произнесенного слова «афронт», а также и адрес угадал, по которому оно прозвучало. На его плоском лице застыла дежурная усмешка, и глаза щурились будто от ослепительного солнца, которого на самом деле и в помине не было.
Мрачный Сажин, неодобрительно покачивая рано облысевшей головой, не проронил тем не менее ни слова. Он поглядывал на мэра и озабоченно играл густыми бровями.
Не перебивая Затырина, Савелий Тарасович выслушал рассказ до конца, попросив только об одном — еще раз повторить про телефонный звонок из области. Естественно, подполковник нигде не назвал Кривенко Геббельсом, но сам факт разговора в резких и приказных тонах подчеркнул особо. Как и тот факт, что его ответные действия носили вынужденный характер.
Обмена мнениями не получилось. Присутствующие на совещании неопределенно пожимали плечами, отводили взгляды в сторону, отделывались ничего не значащими междометиями. И видно, мэру надоела эта недосказанность.
— Ну и как мы должны реагировать на подобные распоряжения в дальнейшем? — задал он явно провокационный вопрос.
— Если вас смущает собственно неопределенность, — мягко заговорил судья, — можно, вероятно, позвонить, но обязательно по какому-нибудь серьезному делу, Николаю Александровичу, — судья имел в виду Кривенко, — и в разговоре заметить, что его указание выполнено. А если он попросит напомнить, о ком идёт речь, что лично я не исключаю, добавить, что конфликт с предпринимателями полностью исчерпан. К обоюдному удовлетворению сторон. Но это если есть дело, а так, специально... не знаю... — И судья снова уставился в окно.
— А ты, Иннокентий Мурадович, что подскажешь?
— Я на вашем месте, наверное, поручил бы эту миссию Павлу Петровичу. Они уже разговаривали. Позвонил и доложил — все в порядке. Меня тут другое больше волнует. Закрыли мы вопрос — и ладно. Но если они действительно спонсируют Кожаного, важно, чтобы в данном вопросе прежде всего сам Кривенко был на нашей стороне. Поэтому проявить озабоченность должны именно вы, Савелий Тарасович, так будет гораздо правильнее в политическом смысле.
Высказав свое мнение, Керимов бросил быстрый и хитрый взгляд на Затырина: мол, как я ловко перевел стрелки с тебя на него?
«Нуда, — подумал подполковник, — а кто первым же меня и предложил? Ишь умник! Еще, поди, и благодарности потребует — хитрющие эти азиаты... » И Затырин решил опередить неприятную для себя ситуацию.
— Я бы, конечно, давно уже и сам это сделал — позвонил бы и доложил: все честь по чести, — кабы не одно «но». Э-э... этот э-э... ну Кривенко... — Сидящие за столом заулыбались, сообразив, как хотел назвать помощника губернатора подполковник, но тут же убрали улыбки под строгим взглядом мэра. — Он сам вчера недвусмысленно сказал: «Об исполнении можешь не докладывать!» Он ведь уверен, что уж его-то указания мы всегда выполняем, так какая ж после этого дополнительная процедура проверки? А своим звонком я мог бы усугубить положение. Придать ничтожному вопросу дополнительную и ненужную остроту. Они пожаловались, мы исправили положение и принесли свои извинения, которые ими приняты, — значит, конфликт полностью исчерпан. А если будут новые претензии к моим ребятам, так я их уложу в больницу, и врачи зафиксируют у них и сотрясение мозгов, которых там отродясь не бывало, и ушибы, и ссадины, и переломы, и что угодно. Но ведь и мои парни тоже не выдвигают обвинений против тех, кто нанес ущерб их здоровью, правильно? Хотя... речь об этом у нас заходила, но... я не уверен, что такой ход был бы все-таки верным, им лучше пока помолчать.
Подполковник внимательно посмотрел на прокурора, ожидая его поддержки. И тот утвердительно кивнул.
— Ага, так ставишь вопрос?.. — Мэр задумался. — А что, это аргумент! Они — нам,' а мы — нате, мол, вам! Вот оно, врачебное заключение! Хорошая мысль, Паша. Пусть-ка их обследуют, а ты, со своей стороны, подскажи медицине, в чем там могут быть наши интересы. Верно мыслишь... А вот что с Кривенко этим, прямо и не знаю... Подкосил он меня... А ты чего молчишь, Иван Порфирьевич, чего глаза прячешь? Все выступают, дельные советы высказывают, а ты один в рот воды набрал! Несогласный, что ли? Так и говори!
— А я чего? — пожал плечами заместитель мэра. — Я ничего, я их понимаю. Дело высказывают. Ты сам-то, Савелий Тарасович, крепко себя на стуле ощущаешь? Так и колготиться нечего тогда. Считай каждый шаг свой правильным. А которые несогласные, как ты выражаешься, — вот им бог, а вот и порог. Мы никого здесь не держим. А уберутся, остальным только спокойнее будет.
— Ага, — едко заметил мэр, — все позакрываем, всех разгоним, а жить-то кто в городе останется? Кто людей кормить будет, ты, что ли?
