Рюрик предполагал, что его слова вызовут грозу, но не думал, что она будет такой сильной. Лицо Казанского стало белее полотна. Казалось, что он не говорит, а яростно выплевывает слова, как огненные шары, стараясь испепелить ими бедного Рюрика Елагина. Но Елагин был не только упрямым, но и крепким парнем — крепким во всех отношениях. И Казанский это знал. Вскоре гнев Казанского, наткнувшись на упрямое и невозмутимое молчание молодого следователя, стал иссякать.
— Берлин будет задержан! — в конце концов сказал Казанский. — Завтра же! А что касается тебя, Елагин, то… — Тут на столе у начальника Следственного управления зазвонил телефон, и он оборвал фразу. — Я с тобой еще не закончил, — сказал он Елагину, прижимая телефон к уху. И рявкнул в трубку: — Слушаю!
Некоторое время он слушал молча, затем сказал:
— Нет, я не забыл… Да, уже собираюсь. Спасибо, что напомнили. — Он положил трубку на рычаг и посмотрел на Елагина. — Ладно, Елагин. Сейчас у меня важное совещание. Но завтра утром мы продолжим этот разговор. Идите работайте.
Рюрик повернулся и вышел из кабинета. «Завтра утром он меня в порошок сотрет», — уныло подумал следователь.
И был не прав. Вопреки ожиданиям Казанского «утро» для него так и не наступило. Через четыре часа после разговора с Рюриком Елагиным начальник Следственного управления Генпрокуратуры по расследованию особо опасных преступлений, государственный советник юстиции второго класса Владимир Михайлович Казанский был мертв.
Глава третья
ЧЕРНАЯ «МАЗДА»
1
Берлин весело взглянул на Турецкого и сказал:
— Я из тех людей, которые — если им представится возможность говорить — будут говорить долго и утомительно. Я из породы болтунов, Александр Борисович.
— А я люблю послушать, — ответил ему Турецкий.
— Правда? А разве работа вас не ждет?
— А вы и есть моя работа, Борис Григорьевич. — Турецкий стряхнул с сигареты пепел, прищурился и спросил: — Итак, какое отношение вы имеете к покушению, в котором погибли Казанский, Краснов и Самойлов?
— Никакого. Я уже говорил об этом следователю, который вел допросы до вас.
Турецкий кивнул:
— Да, я знаю. Вы также утверждали, что в момент убийства были с женой в ресторане «Зеленая лагуна».
— Утверждал. Ну и что?
— Мы встретились с официантами и менеджерами ресторана, работавшими в тот вечер. Никто из них вас там не видел.
Берлин нервно передернул плечами:
— В ресторане постоянный полумрак. Они могли меня не разглядеть.
— Вас? Не разглядеть? — Турецкий усмехнулся и покачал головой. — Это было бы слишком фантастично. В этом ресторане у вас репутация одного из самых щедрых клиентов. Маловероятно, чтобы вас не заметили.
Берлин нахмурил лоб:
— Помнится, в тот вечер у меня было раздражение кишечника, и я постоянно бегал в туалет. Возможно, официант подходил к нашему столику в те моменты, когда меня поблизости не было. Кстати, расплачивалась в тот вечер за ужин моя жена. Я это прекрасно помню. А мою жену персонал не знает. Обычно я ужинаю в «Зеленой лагуне» с партнерами по бизнесу или друзьями. Устраивает вас такое объяснение?
— Меня — да. Но суду оно может показаться неправдоподобным. В вашем кабинете нашли радиоустройство. Вы связывались по нему с сотрудником безопасности вашего офиса Кизиковым?
Берлин провел ладонью по волосам.
— М-м… Видите ли, Александр Борисович… Вашему предшественнику я сказал, что это устройство мне подкинули. Но потом я припомнил, что у меня в кабинете действительно могло быть такое устройство. Иногда, когда я выезжаю на деловые переговоры, меня сопровождают охранники. Иногда мне приходится координировать их действия. Или вернее: им— мои. Но я пользуюсь радиоустройством настолько редко, что и забыл о том, что оно у меня есть.
— Допустим. Допустим, что так оно и было. Но…
— Хотите я скажу вам истинную причину моего ареста? — неожиданно выпалил Берлий. И, не дожидаясь ответа, продолжил: — Причина в том, что власть на меня разозлилась. Да-да! Именно так! И травит меня из-за моего интервью, в котором я критиковал президента, его окружение и его действия.
— О каком интервью идет речь?
— Интервью в газете «Честные известия». Я тогда сказал, что люблю Россию, но действия правительства и взгляды населения не вызывают у меня оптимизма. К примеру, вы знаете, что уровень поддержки политических свобод в стране, в том числе свободы слова и шествий, составляет, по опросам, процента два-три? Ценность этих свобод в массах низка! Но все это связано с недоразвитостью демократического мышления.
Турецкий задумчиво посмотрел на Берлина и спросил:
— В чем же именно вы не согласны с нынешней властью?
— Хотите по пунктам?
— Сделайте одолжение.
Берлин поднял руку и стал загибать пальцы:
— Первое. Она фээсбэшная или гэбэшная. Она лживая, антинародная и популистская. Власть получает голоса, провоцируя нетолерантность, провоцируя ксенофобию. У гэбэшной власти не бывает оппозиции. В этом ее сила. У этой власти нет позиции. Поэтому не может быть оппозиции. Это власть, которая всегда мимикрирует под ожидания. Потому что ее название — не человек, а рейтинг. И если ее имя рейтинг, то неважно, кто стоит во главе, кто как бы олицетворяет эту власть. У нее есть абсолютно стабильные преимущества. Отсутствие любой позиции и борьба с врагами режима, которых можно назвать или оппозицией, или анти-президентским заговором. Все это было в нашей истории, все это повторяется. Все это ведет к невозможности создания любой идейной оппозиции. Это то, что мы сейчас получили в России.
Берлин замолчал, видимо, для того чтобы перевести дух.
— Зажигательно говорите, — одобрил Турецкий, попыхивая сигаретой.
— А вы со мной не согласны? — вскинулся бизнесмен.
— Мне импонирует ваша убежденность, — уклончиво ответил Турецкий.
— Дело не в убежденности. Дело в фактах. Такая власть глобально нестабильна. Она полностью зависит от нефтедоллара. Она неспособна что-либо сделать. — В красивых глазах Берлина зажегся яростный огонек. — А как только она начнет что-либо делать, — продолжил он с еще большей запальчивостью, — или как только упадут цены на нефть, ее пресловутый рейтинг превратится в антирейтинг. Вот тогда начнутся кровавые времена, которые назовут «борьбой за власть любой ценой». Не дай нам с вами бог дожить до этих времен. Вернее, не дай
