камине угли.
Вошла племянница графа, зажгла еще свечей и поставила их на стол у незаконченного каминного экрана с изображением сцены охоты. Вышивка стояла прямо позади графского кресла. Женщина села на стул и, поместив у себя на коленях корзину с вышивальными принадлежностями, стала подбирать зеленые нити для растений.
— Дает ли снова урожай виноградник Кальмана?
— Три сезона он провел в спячке, мсье. Четвертый сезон мы лишили его пыльцы — как только началось цветение, стали мыть его, постоянно меняя ветошь. Мои дочери все лето проходили без юбок. А еще прививали к винограду Кальмана лозу гаме. Я не могу его забросить, но предпочел бы не смешивать урожаи.
— Тогда отжимай свой виноград с южного склона отдельно.
— Я не могу себе этого позволить, мсье.
— Хорошо, но не забывай.
— У меня есть еще двадцать бутылок урожая тысяча восемьсот шестого, чтобы освежать память.
— Ты ожидаешь от меня какого-то предложения? Я прав?
Собран пожал плечами. Его взгляд пересекся с взглядом графской племянницы — взглядом далеко не спокойным и мирным. Вновь посмотрев на графа, Собран заметил — тот улыбается, потому что понял, куда сместилось внимание гостя.
— Имеется дело, — заговорил граф, — о котором я бы хотел с тобой поговорить. Есть нечто такое, о чем тебе следует помнить и чем тебе следует заняться уже самому, когда и если настанет время. У моей племянницы сейчас все бумаги по делу о смертях тех двух девушек — Женевьевы Лизе и Мари Пеле. Копии всех документов. Если случится новое убийство, ты должен будешь заняться им.
— Да, мсье, займусь.
— Но это если Аврора вновь не выйдет замуж, и тогда вся тяжесть этой ноши ляжет на плечи ее супруга. Или же на плечи Поля, когда тот достаточно повзрослеет.
Поль был тем самым мальчиком в белом бархатном костюмчике. Собран сказал:
— Вы прочите уж больно долгий путь этому убийце.
— Вовсе нет. Я только надеюсь, что однажды кто-то другой, кроме священника, услышит его исповедь — либо как признание, либо же как хвастовство. Как это ни прискорбно, но я убежден: будет новое убийство, потому что злодей переживет меня. Никто не знает, кто он, а я так не узнаю и вовсе. Однако если за дело возьмешься ты, я хотя бы смогу надеяться на торжество справедливости.
— Мсье, вы переоцениваете мой ум.
— Скажи спасибо, что я обратился к тебе с этим, нахальный мальчишка, А подряжаю я тебя вовсе не из-за ума — мне нужен твой характер. Ума на всю провинцию хватит у моей Авроры. — Граф обернулся, насколько позволяли закосневшие мышцы шеи, и позвал племянницу: — Будет тебе возиться с этой мелочной ерундой. Подойди.
Смахнув клубки нитей в корзинку, Аврора поставила ее на пол. Поднялась, отодвинула подальше столик, стоявший между кресел мужчин. В этот момент Собран встал со своего места, чтобы подвинуть кресло даме. Вышла нелепая пародия на танец, когда гость и хозяйка неловко попытались обойти друг друга.
— Дядя, не позволяй Полю двигать этот стол к камину, — Аврора села и, кивнув в знак благодарности Собрану, проговорила: — Столешница покрыта воском. Пчелиным воском. — Она указала на стол, под которым сохранились листья папоротника, цветы, пчелы, бабочки — будто плоды в холодной закуске. — Дядя этот стол терпеть не может, говорит, он похож на памятник смерти в образе летнего солнцестояния. Воск уже старый, твердый, но Поль сдвигает стол к огню, надеясь, что покрытие растает и насекомые воскреснут. Все не теряет надежды, упрямец. Даже когда мы приходим на кладбище навестить могилу его отца, он не грустит, не размышляет ни над чем, как примерный сын, а прямо командует: «Вставай, отец! Я пришел к тебе!»
Собран улыбнулся.
— Мой второй сын, Мартин, точно такой же. Любит повелевать. А Сабина — так та просто тиранила деда, но он обожал внучку. Сейчас она стала настоящей дамой, за что я и моя супруга вам благодарны.
— Это все идея отца Леси. Ваша дочь написала, что монастырь ей нравится, а мне в это трудно поверить.
— Вы также пристроили туда Алину Лизе. Они с Сабиной большие подружки, держатся друг друга. Отун довольно далеко от дома для таких юных деревенских девушек.
— У верен, если она настоящая Жодо, то о своем недовольстве высказаться не преминет, — вставил граф, которого одновременно забавляло и раздражало то, что племянница и Собран позабыли о нем.
Собран спросил:
— Могу я еще что-нибудь сделать — или скорее пообещать вам, граф?
— Нет. У меня все.
Винодел встал, вслед за ним и Аврора. Она убрала со столика его бокал, подала гостю шляпу. Собран поклонился графу, его племяннице и вышел.
— Итак, дядя, — заговорила Аврора, — почему бы тебе не развеять свою версию, будто в убийствах виновен сумасшедший Жюль Лизе?
— Это не версия, а всеобщее подозрение.
— А Жодо ты никогда не подозревал?
— А ты?
— Он скрытный, замкнутый.
— Мне показалось, он очень свободно разговаривал с тобой. Его манеры порой оставляют желать лучшего. Жена у него слегка повредилась умом — вот все, что он может скрывать. Или так: об этом знает вся провинция, но сказать это в лицо ему или кому-либо из его семьи не смеет никто.
— Из-за красоты Селесты?
— А вот об этом, Аврора, думать особенно печально, ибо красота не особенно ценится среди старых соседей.
— Полагаю, соседи господина Жодо не станут относиться к его супруге хуже, поскольку ценят его доброе мнение. Ровно так же к тебе относились люди твоего круга, дядя. Они уважают твои чувства.
— Гм… Что-то я сам этого… не чувствовал.
Аврора рассмеялась.
— Скажи-ка, дочка, Жодо тебе по-прежнему не по нраву?
— Помню, ты говорил, будто он из тех, кому я могу доверять.
— Я так сказал? Доверять? Нет, не доверять, а взять на службу. Использовать его удачу. Он человек способный и везучий. Я даже напоминал тебе, о ком иногда заходила речь: это тот бородач в деревянных башмаках, говорил я.
— Не смейся, дядя. Это недостойно человека твоего возраста. Я могла сказать: «Напомни, о ком это ты», однако я никогда не забывала Жодо. Няня Поля привела его мне в пример как человека, не умеющего скорбеть. Я же видела в нем нечто иное — Жодо словно говорил своим видом: «Осторожно, не забывай и не давай другим забыть, что мне больно». По той же причине соседи боятся его дурного мнения. Я вижу в нем человека глубокого, у него есть характер и нераскрытый темперамент. Потому-то, дядя, Жодо тебе и нравится. А его способности и «удача» тут ни при чем. Помню, когда я была еще девочкой и мы навещали тебя, тебе либо нравилось решительно все, либо все тебя раздражало. Мама зачитывала твои письма папе, и в одну осень перед сезоном охоты он взмолился: «О нет, у него снова мрачное настроение. Не могу я поехать, не выдержу!» В тот год мы привезли к тебе две бочки пороха. Вы с отцом три недели нет-нет да взрывали что-нибудь, а глупый магистрат отписывал императору, якобы Вюйи готовит заговор.
— Они были чудесные люди, твои мама и папа.
— Да, я помню.
Они посидели некоторое время в молчании, вспоминая эпидемию тифа в Венеции. Затем граф произнес:
— Пожалуй, я подряжу Жодо сейчас, до того как умру. Потом примешь его под свою управу.
— Нет, лучше уж я сама найму его, после тебя, дядя. Пусть Жодо будет мне должен.
