На другой день Геннадий Варсонофьевич Моржов проснулся ни свет ни заря и тут же включил радиорепродуктор на полную мощность. Сила звука была так велика, что музыка проникла не только в соседние комнаты, но и в прихожую, и в коридор, и в ванную, и на кухню. Поэтому, пока Моржов курил свои папироски в прихожей, умывался и чистил зубы в ванной, жарил себе на кухне яичницу, он все время слушал радио и был очень доволен.
Однако остальным жильцам это не очень понравилось, потому что некоторым хотелось еще поспать, а какой уж тут может быть сон, если такие звуки! Один жилец Виталий Сергеевич Холодецкий, который работал на заводе инженером-конструктором, даже высунулся в коридор и, увидев Моржова, сказал:
— Что это вы, соседушка, затеяли слушать радио спозаранку? Люди ведь спят еще.
— Ничего, — хладнокровно ответил Моржов, — будем вставать уже.
— Да я, может быть, не хочу так рано вставать. Вы бы хоть дверь в свою комнату закрыли!
— А мне, может быть, удобнее, когда дверь открыта.
— А мне, может быть, было бы удобнее взять вашу сковородку да поставить вам на голову, — рассердился Холодецкий.
— А вот это было бы мне уже не удобно, — сухо сказал Геннадий Варсонофьевич и скрылся у себя в комнате вместе со сковородкой, на которой шипела яичница.
Виталий Сергеевич постоял в коридоре, но, убедившись, что Геннадий Варсонофьевич не думает выключать радио, пожал плечами и лег обратно в постель. Конечно, в тот день ему уже больше не удалось поспать.
Вскоре соседи заметили, что этот осел, то есть, не этот осел, прошу прощения, а этот человек, вел себя очень странно. Он никогда ничего не читал: ни газет, ни журналов, ни книг, не ходил ни в кино, ни в театр, ни в музеи, ни в картинные галереи, а только и делал, что слушал радио. Причем по радио он слушал всё: и последние известия, и урок гимнастики, хотя сам гимнастикой не занимался, и детскую передачу, и передачу для женщин. Как оказалось впоследствии, Геннадий Варсонофьевич даже на ночь не выключал репродуктор, и как только утром радиостанция начинала работать, по всему дому неслись громкие звуки, которые поднимали жильцов с постелей.
— Вы бы хоть на минутку давали отдохнуть своему репродуктору, — говорила Геннадию Варсонофьевичу Людмила Дмитриевна.
— А пусть себе, — добродушно отвечал Геннадий Варсонофьевич. — Кому он мешает? Пусть поговорит, а мы послушаем.
— Так нельзя ли хоть чуточку тише? — спросили жильцы.
— Отчего же нельзя! Тише можно, — соглашался Геннадий Варсонофьевич.
Он и на самом деле поворачивал регулятор громкости, чтоб было потише, но через минуту громкоговоритель снова работал на полную мощность. Жильцы были в отчаянии и только разводили руками, не зная, что предпринять, а Виталий Сергеевич выходил из себя и говорил:
— Честное слово, мне невмоготу больше! Я взялся рассчитать дома для завода одну конструкцию и никак не могу сосредоточиться из-за этого репродуктора. Вот увидите, я пойду к управдому жаловаться.
Однажды, когда его терпение окончательно лопнуло, он действительно помчался в домоуправление. Там как раз в это время уже был один из жильцов. Он хотел приобрести в магазине в рассрочку мебель и пришел к секретарше за справкой.
Увидев управдома, который сидел за столом у окна и щелкал костяшками счетов, Виталий Сергеевич спросил:
— Товарищ управдом, скажите, пожалуйста, можно шуметь у себя в комнате на всю квартиру и мешать людям спать с шести часов утра?
— Зачем же это вам вдруг понадобилось шуметь на всю квартиру, да еще с шести утра? — удивился управдом.
— Вы лучше подождите немного, — пошутил жилец, который пришел за справкой. — Вот построят при коммунизме для всех дома со стенами пятиметровой толщины, тогда и шумите себе на здоровье.
— Научиться внимательно относиться друг к другу гораздо легче, чем делать пятиметровые стены, — откликнулась секретарша. — Я думаю, что при коммунизме все будут сознательными, никто не станет шуметь, и ваши пятиметровые стены никому не понадобятся. А вы, гражданин, постеснялись бы шуметь, — обратилась она к Виталию Сергеевичу.
— Да разве же это я шумлю? — удивился Виталий Сергеевич.
— Кто же у вас шумит в таком случае? — спросил управдом.
— Шумит наш новый жилец Геннадий Варсонофьевич, Моржов по фамилии.
— Как же он там шумит, этот ваш Моржов?
— Радио включает в неположенные часы. Прямо никакого спасения нет!
— А вы говорили ему, что так делать нельзя?
— Говорили, да он ничего слушать не хочет. Говорит: мне так удобнее!
— Удобнее! — с горькой усмешкой сказал управдом. — Сегодня ему удобнее шуметь на всю квартиру, не считаясь с людьми, а завтра станет удобнее взять чужую вещь или обокрасть ювелирный магазин. С этого „удобнее“ все зло и начинается. Вы не смейтесь, — сказал он, заметив на лице секретарши улыбку.
— Я не смеюсь, — ответила секретарша. — Я как раз уверена, что все нехорошее начинается с неуважения к людям, от невнимания к ним, от недостатка чуткости.
— Ну хорошо, — сказал управдом, обращаясь к Виталию Сергеевичу. — Я зайду к этому вашему Моржову, поговорю с ним.
В тот же вечер он на самом деле зашел к Моржову. Поздоровавшись с хозяином и покосившись на стоявший в углу комнаты на небольшом столике репродуктор, из которого вырывались бодрые звуки марша, управдом стащил с головы шапку и приветливо сказал:
— Ну как устроились, Геннадий Варсонофьевич? Поздравляю вас с новосельем.
— Спасибо, устроился хорошо, — пробасил Моржов, улыбаясь во весь рот и разглаживая рукой усы, отчего его глаза приняли какое-то хитроватое выражение.
— Что ж, я вижу, что хорошо, — ответил управдом, оглядываясь по сторонам.
— Что вы сказали? — спросил, не расслышав, Моржов.
— Вижу, что хорошо! — закричал управдом, стараясь заглушить радио.
— А, — понимающе протянул Моржов и прокричал в ответ: — Садитесь, будьте как дома.
Управдом присел на диван, положил на колени портфель и шапку и, снова покосившись на репродуктор, спросил:
— Что это, Геннадий Варсонофьевич, радио у вас всегда так громко играет?
— Что? — опять не расслышал Моржов.
— Радио, говорю, всегда так громко играет? — закричал управдом изо всех сил.
— Всегда, — закричал Моржов, — то есть нет, нет, не всегда, — замахал он руками. — Иногда только.
— Так нельзя ли хоть выключить на минутку?
— Что? — Моржов приложил к уху руку, чтоб лучше слышать.
— Вы-клю-чить на ми-нут-ку! — закричал управдом прямо ему в ухо.
— Ах, выключить! — улыбнулся Геннадий Варсонофьевич. — Зачем же его выключать? — Можно сделать потише.
Он отрегулировал громкоговоритель, и музыка стала тише.
— Ну вот, — облегченно вздохнул управдом, — а то ведь даже себя не слышишь!
— Как вы сказали? Себя не слышишь? Хах-ха-а!
