спокойно лежащая у нее на плече, – она хотела, чтобы это состояние длилось вечно.
Отец Матвей, казалось, сидел у постели девушки сутками. Он разговаривал с ней, гладил бинты, читал молитвы, блаженно улыбался, и на третьи сутки больная пошла на поправку. Перед уходом священник сказал Анжеле, что она – дитя того, кто никогда не предаст. Верная дорога есть у каждого странника, только странники часто ошибаются и выбирают не тот путь. Много душевных сил нужно иметь, чтобы отказаться от мирского существования, еще больше сил требуется, чтобы жить в этом мире. Есть светлый, чистый и правильный путь. Каждый, кто ступает на него, равен всем прочим, и никто не может осудить, наказать или обидеть того, чье сердце принадлежит Богу.
– Дитя мое, Господь распорядился так, что жизнь твоя продолжится до тех пор, пока Он не призовет тебя к Себе. Да, твое лицо никогда не станет таким, как раньше, твои руки будут покрыты шрамами, но душа твоя может оставаться светлой и чистой, ибо помыслы наши и есть руководство к нашим деяниям. Дай обет не взирать на свое отражение, и я помогу тебе обрести блаженство.
Когда с Анжелы сняли повязки, отрывая кровавые засохшие корки от лица, она попросила:
– Уберите из ванной зеркало, мне оно больше не нужно.
– Ну что ты, – лопотала смущенно медсестра, – конечно, красавицей не будешь, но после пластики сможешь выглядеть вполне сносно. Твой папа, – тут Анжела горько усмехнулась, – заплатит за все необходимые операции.
«Что ты понимаешь, прости господи!» – подумала Анжела.
Как только ее выписали из больницы, она первым делом поехала в Донской монастырь, чтобы найти отца Матвея.
Тот, казалось, только ее и ждал.
Через год раба Божья Анна – такое имя она получила при постриге – приняла послушание в женском монастыре под Санкт-Петербургом. Она старалась не показывать лица и занималась детьми-сиротами в нескольких приютах. Монахиня была кроткой и великодушной. Дети любили ее от всей души и не могли дождаться, когда же матушка Анна придет к ним петь и читать молитвы.
Единственное, чего дети никак не могли понять, – почему матушка всегда приходит к ним со своими столовыми приборами из прозрачного пластика и, проходя мимо зеркала, всегда отводит в сторону левый глаз, на котором нет черной повязки.
Лично мне судьба Анжелы показалась печальной, но вместе с тем светлой. Я не имела права осуждать или поощрять, но моя точка зрения относительно закона сохранения энергии ни разу не была опровергнута. Я с тупой остервенелостью продолжала собирать факты, подтверждающие теорию, и не знала, чем все это может закончиться.
Инга
Зрелый мужчина женится на молоденькой девушке. Надо заметить, что изначально для такого мужчины это брак престижный. Над ним часто смеются (мол, седина в бороду, бес в ребро), но, скорее всего, просто от зависти. Ведь чаще принято считать, что такой брак говорит о его мужской ценности (как сексуальной, так и социальной): мол, он еще ничего, если привлек молоденькую! И чем моложе супруга, тем якобы престижнее. Однако на самом деле многие мужчины идут на такой союз в основном из-за… собственной внутренней «неуверенности в себе» (это проблема не только подростковая, как принято считать!). Иными словами, мужчине требуется доказать в первую очередь даже не обществу, не окружающим, а самому себе, что он не только еще «ничего себе», а конкретно способность быть значимым! К тому же от мужчин вроде как изначально требуется быть главой семьи, а мужчина подобного склада характера в принципе не способен «тиранствовать и командовать». И справедливо опасается, что в союзе со зрелой, опытной, состоявшейся как личность женщиной он ни на какое главенство претендовать не сможет (более того, у такого мужчины, как правило, есть опыт неудачных браков с ровесницами). И тогда он обзаводится супругой намного моложе себя – мол, чтобы в доме не возникало сомнений, кто тут глава семьи, хотя бы в силу возрастной разницы!
Меру коварства нашей учительницы и блеск беспроигрышных схем, которые она составляла, мы сможем оценить только впоследствии. Знакомство Инги и Толстого Гены – так его называли друзья, когда его не было рядом, – произошло при нетипичных обстоятельствах.
Гена был болен, толст, женат и богат. Впрочем, его болезнь уже давно была внесена в рамки «образа жизни», потому что парень страдал сахарным диабетом. Шприц с инсулином у него был всегда при себе, прибор для измерения уровня сахара – тоже. Но Толстый отличался безответственным нравом и иногда напивался до такого состояния, что не мог сообразить, отчего ему плохо: то ли от количества поглощенного спиртного, то ли от болезни. Не получив ответа на вопрос, он на всякий случай вкалывал дозу инсулина. Слава богу, это срабатывало.
Супруга Толстого, напротив, была худощава. Она отличалась кротким характером и по-своему любила толстяка, который старался не обижать строгую и верную жену. Разве что наносил пару ударов по печени в моменты сильного раздражения… Но это была их тайна. Верочка под смертной пыткой не призналась бы ни одной живой душе в том, что иногда испытывает в браке дискомфорт. Два шустрых пацаненка всегда вовремя отправлялись спать, няня была изолирована от посещения нижних этажей после девяти часов. Только Верина мама иной раз могла заподозрить неладное, но дочь каждый раз находила отговорку.
– Что это вчера ночью был за стук? – осторожно интересовалась мама.
– Я уронила вазу, осколки в ведре. – Верины ответы всегда были сухи, доказательны и предельно кратки.
Мама предпочитала не вдаваться в подробности, потому что, спасибо Геночке, имела возможность жить в свое удовольствие, показывать подругам шикарные подарки дорогого зятя, ездить с детьми на море и в горы и кадрить вдовцов определенной возрастной категории. Иногда, впрочем, Вера заставала маму в слезах перед иконой, но они дружно делали вид, что слезы имеют отношение к маминым проблемам, а отнюдь не к счастливой Вериной жизни.
Верочка была до того тиха и незаметна, что умудрилась даже в любви к детям уступить пальму первенства Толстому Гене и нянечке. Веру тревожили только в экстренных случаях, когда дети категорически настаивали на том, что семейный обед по выходным дням должен собирать всех членов фамилии за одним столом. Мама Вера должна испечь пирог и заварить чай. На этом, собственно, ее функции заканчивались.
Вера была тихоней и очень боялась боли. Еще больше она боялась своего большого, но справедливого мужа, который наказывал ее только по делу. Ведь она была настолько не приспособлена к жизни, что в нужный момент не могла даже сделать ему укол. Она боялась.
Впрочем, поначалу Толстый Генка вполне профессионально колол себе спасительные инъекции, пока его телеса не достигли таких размеров, что он не мог даже нагнуться, чтобы увидеть место укола. Поэтому с некоторых пор в доме регулярно стала появляться медсестра из страховой клиники АО «Медицина» и проводить ежедневные замеры, заборы и уколы. Это продолжалось почти два года, к появлению розовощекой докторши все привыкли и не выпускали Толстого Гену из дома, пока медсестра не кивнет одобрительно, мол, можно, пускай идет. Иногда она приезжала вечером, если возникала необходимость дополнительного контроля, – в случаях, когда Толстяк выпивал, болел или просто хандрил.
Гена по-своему любил свою жену: за кроткий нрав, за невмешательство в его личную жизнь и боязливое уважение. Но юношеская потребность носить малышку на руках давно уступила место плотскому раздражению и бытовой неудовлетворенности. Вера была виновата во всем, в чем ее считал нужным обвинить Гена Толстый. В частности, Гена частенько задумывался: а достиг бы он чемпионского титула в верхней весовой шкале, если бы у него была другая жена, не такая овца, как Вера? На этот вопрос у него не
