Было мучительно больно видеть, как меняется ее лицо, как с него исчезает светлая радость и как оно превращается в хмурую, суровую, страдальческую маску. Омово пришел в смятение.
— Нет… я… не то имел в виду…
— Я понимаю, — холодно отозвалась Ифейинва.
Сейчас ее лицо ничего не выражало, и все-таки Омово уловил в нем признаки внутренней борьбы, тревоги, страхов, сомнений. Он смотрел на нее, вспоминая ее недавний сон. Образы этого сна мелькали в его сознании, переплетаясь с обрывками его собственных сновидений. И он подумал про себя: «Бог мой, она мужественный человек. У нас много общего. Она любит жизнь. Какой это великий дар!»
— Омово, — нежно позвала она.
Он кивнул и улыбнулся, догадавшись, что она хочет сказать.
— Хорошо, — сказал он. — Давай встретимся сегодня, попозже. Я знаю, ты хочешь что-то мне рассказать.
Она улыбнулась одними глазами. Он продолжал:
— А еще я хочу поблагодарить тебя за то, что ты помогла мне выстирать одежду. Очень мило с твоей стороны.
— Я делаю это с любовью. Ты же знаешь.
— Но ты балуешь меня. Я часто ленюсь и оставляю одежду мокнуть на заднем дворе. Но теперь… Ты всегда стираешь мои вещи. Они такие чистые…
— Не стоит говорить об этом… Значит, сегодня вечером? Как ты догадался, что я хотела тебе сказать именно это?
— Сам не знаю, — ответил он с таинственным видом. Он был в прекрасном настроении. Ничто больше не омрачало его душу, все его существо исполнилось жаждой жизни и надеждами, которые сулила встреча с Ифейинвой. У него было такое чувство, словно он нащупал пульс настоящей, полнокровной жизни.
— Так где же мы встретимся? — спросила она, наклоняясь, чтоб взять ведро.
— Я буду ждать тебя за воротами компаунда. Ты пройдешь мимо меня и пойдешь в любом направлении, а я последую за тобой. Махнешь рукой, и я пойму.
Теперь она стояла с тяжелым ведром в руке, стараясь поймать его взгляд. Ее глаза сияли.
— Не грусти, Омово. Я места себе не нахожу, когда ты вот так смотришь на небо. Совсем как мой старший брат перед тем, как покончить с собой.
Омово смотрел, как она несет ведро с водой; ведро оттягивало руку, и потому одно плечо казалось ниже другого. Он следил, как при ходьбе у нее выплескивалась вода из ведра, оставляя след на земле. Он провожал ее взглядом до тех пор, пока она не миновала ворота, обогнула сверкающие цистерны с водой и скрылась из виду. Последнее, что запечатлелось в его сознании, были ее слегка колышащиеся бедра и прилипшая к спине простая домашняя блуза.
Омово почувствовал, что Блэки и на сей раз подглядывала за ними из окна напротив. Омово разговаривал с Ифейинвой, как повелось между ними, тихо, поэтому Блэки не могла ничего услышать. Омово захотелось проучить Блэки. Он постоял на месте несколько секунд, потом резко повернулся к окну и издал зычный вопль: «A-а!» Он видел, как Блэки в испуге отпрянула от окна, и вскоре до него донеслись ее стенания по поводу оторвавшейся от туфли пряжки. Он заглянул через окно в комнату:
— В следующий раз не будешь подслушивать чужие разговоры.
В гостиной было тихо, и Омово с тревогой размышлял — куда отправилась Блэки, гонимая желанием дать волю своему злому, хорошо подвешенному языку?
Еще во время разговора с Ифейинвой Омово обратил внимание, что Туво не сводил с них глаз. Поймав на себе взгляд Омово, Туво слегка потупился и помахал рукой. Омово кивнул в ответ. Туво, похоже, неотступно следил за Омово. Стоило Омово встретиться на заднем дворе с Ифейинвой, как Туво тотчас находил повод кинуться к ней — расспрашивать о муже и вообще действовать на нервы. Омово задавался вопросом: почему он постоянно смотрит на меня так, словно я украл у него жену? Вот болван! Среди обитателей компаунда Туво пользовался дурной славой. Он постоянно волочился то за одной, то за другой женщиной, и мужчины немедленно настораживались, едва он приближался к их женам или дочерям. Когда-то он был женат, но жена оказалась значительно сильнее мужа и «чуть было совсем его не заездила».
Мужское население компаунда вышло на генеральную уборку, которая проводилась раз в две недели. Они гремели ведрами и лопатами, выгребали грязь, размахивали мотыгами. Многие при этом напевали и притопывали в такт песне босыми ногами. Было решено позвать и Туво. Постучали к нему в дверь и крикнули, чтобы выходил работать вместе со всеми, но он не откликнулся. Тогда собравшиеся решили проявить упорство, и в конце концов ему ничего не оставалось, как, смирив досаду, подняться с кровати, облачиться в грязные шорты цвета хаки и выйти во двор.
— О! — воскликнул какой-то насмешник. — Видать, в прежние времена ты был большим начальником.
Остальные дружно рассмеялись, а кое-кто принялся дергать его за штанины.
— Откуда у тебя эти колониальные портки? — спросил Помощник главного холостяка.
— Не иначе, как достались от дедушки!
И снова все дружно рассмеялись.
— Я купил их на большой распродаже в Англии, — с достоинством ответил Туво. И опять раздался взрыв хохота. Мужчины хватались за животы, колотили себя по ляжкам, хлопали стоящих рядом по спине и гоготали до слез.
— Туво, а ты хотя бы знаешь, где находится аэродром Икеджа?
— У тебя штаны, как у арестанта.
Мало-помалу смех затих. И работа закипела. У этого дня была своя предыстория. Все началось с того, что однажды жительницы компаунда взбунтовались и заявили, что отказываются выполнять грязную работу. Они обратились к мужчинам с требованием создать денежный фонд для выплаты им вознаграждения за уборку, но те только посмеялись. Тогда в очередную субботу женщины демонстративно не вышли на уборку. В умывальнях стояла вонь, кое-где засорилось сточное отверстие, и грязная вода хлынула наружу, затопляя двор, туалетами стало невозможно пользоваться. Мужчины разозлились и решили доказать, что способны сами справиться с работой. И они действительно справились. С тех пор и повелись эти генеральные уборки. Они служили также поводом для дружеского общения и обмена новостями, а после окончания уборки кто-нибудь приглашал всех остальных к себе в дом для мужской беседы за кружкой пива.
Омово догадывался, что после Туво вся эта компания явится звать отца, а возможно, пожелает вытащить и его. Он спрыгнул с барьера веранды и юркнул в комнату.
— Эй, рисовальщик, куда убегаешь? — крикнул ему вдогонку один из мужчин.
Очутившись в комнате, Омово запер дверь на ключ. Он слышал, как они гремели ведрами, распевали песни, которыми по традиции сопровождается работа, и звали отца Омово выйти поработать с ними. Вместо отца к ним вышла Блэки, и мужчины принялись подшучивать над нею.
— Видать, из-за тебя муж не хочет выходить из дома? Этим надо заниматься ночью!
Блэки рассмеялась и обещала разбудить мужа. Вскоре отец и в самом деле присоединился к поджидавшей его компании, и они все вместе удалились на задний двор, унося с собой и весь шум.
В комнате к Омово вернулось спокойствие. Он сел на единственный стул и принялся размышлять о жизни. Еще со времени смерти матери его жизнь представлялась ему беспорядочной и бесцельной. Куда он шел? Куда вела его извилистая дорога. У него было ощущение, что в его жизни отсутствует нечто очень важное, без чего она не может считаться полноценной. В школе он хорошо учился вплоть до пятого класса. Но перед самыми выпускными экзаменами у отца возникли материальные затруднения, и он не мог больше вносить плату за обучение. Положение усугублялось тем, что отец продолжал обманывать мать Омово, уверяя, что обо всем позаботился и все в полном порядке. Директор же школы, на редкость жестокий тип из племени ибо, не допустил Омово к выпускным экзаменам по шести предметам на том основании, что не была внесена соответствующая плата. Директор всегда считал, что все его ученики — отъявленные негодяи и что Омово просто-на-просто «прокутил» предназначенные для уплаты за обучение деньги. В результате
