сплетенное из тонкой проволоки в голубой оплетке. Она протянула кольцо Омово. Тот долго разглядывал его, поворачивая на ладони.
— Это я сделала для тебя.
Омово ничего не ответил. Он устремил глаза вдаль, но сейчас эта даль уже не была столь ясной. Он почувствовал, как туман заволакивает ему глаза, и постарался напустить на себя суровый вид, но это ему плохо удавалось.
— Мне не нужно кольца, — сказал он наконец.
— Почему?
— Не нужно, и все.
— Но ведь я сплела его для тебя!
Он опять посмотрел вдаль, и единственное, что увидел, — это низко нависшую над землей темную и прекрасную кромку неба. К горлу подступил комок. Он вдруг вспомнил о двух своих работах, навсегда утраченных. И сказал:
— Спасибо, Ифи, но я теряю вещи. Я ненавижу что-либо терять, но все равно теряю.
Он уловил тяжелый вздох, вырвавшийся у нее из груди, и у него сжалось сердце. Он взял кольцо, примерил его и спрятал в боковой карман.
Время шло.
— Как у тебя движется работа?
— Никак не движется. Все это дьявольски трудно. После того как мне приснился этот сон, я понял, что должен писать. Как именно писать — не знаю. Какой-то замысел брезжит у меня в голове, но пока я не знаю, как его воплотить.
— А в чем состоит замысел?
— Ты ведь знаешь, что у меня отобрали картину? Ту, которую я тебе показывал.
— О! — воскликнула она.
— Сочли ее карикатурой на прогресс страны. Мне это непонятно. Я всего лишь изобразил сточную канаву такой, какой я ее вижу. Мой друг Кеме сказал, что моя картина служит иллюстрацией к нашей жизни.
— Я не поняла твою картину. Она испугала меня. Я не смогла бы сказать почему. И до сих пор не могу.
— Как бы то ни было, в тот самый день, вечером, мы пошли с Кеме в парк Икойи. Сначала все было хорошо, но закончилась прогулка наша кошмаром. Мы наткнулись на труп маленькой девочки. Я пережил нечто большее, чем страх. Не знаю, как тебе объяснить, но я вдруг вообразил себя на месте этой девочки. Кеме тоже тяжело воспринял эту историю, хотя и по-своему. До сих пор не могу прийти в себя, как будто все произошло только вчера. Я пытался вспомнить лицо девочки, но не смог. Чувствую, что должен выразить все это на бумаге, но не знаю, с чего начать.
— А почему ты не можешь вспомнить лицо девочки? Вернее, я хочу спросить, что с ней случилось? За что ее убили?
— Не знаю, Ифи. Не знаю. Стоит мне вспомнить об этой истории, у меня и средь бела дня душа уходит в пятки от страха.
— До чего же безжалостен мир, — с горечью проговорила Ифейинва и надолго умолкла. Лицо ее приняло скорбный вид. У Омово екнуло сердце. Он вспомнил обезображенный труп девочки, но каким-то непостижимым образом ее лицо стало обретать черты Ифейинвы. Два образа слились в его сознании, и он содрогнулся от ужаса.
— Что случилось, Омово?
— Ничего. Ничего особенного. Здесь, под этим деревом, слишком темно. И слишком много москитов. Давай пойдем.
Омово сжал Ифейинву в объятиях; ощущение реальности ее присутствия помогло ему избавиться от наваждения. Он уловил тонкий аромат ее духов и догадался, что она надушилась ради него. Они молча направились к дому. У какой-то лоточницы Ифейинва купила несколько мандаринов и апельсинов, чтобы полакомиться вместе с Омово.
Когда они подходили к тому самому месту, где веселились йоруба, неожиданно налетел сильный ветер и начал накрапывать дождь. На какое-то короткое мгновение ветер развеял духоту и принес облегчение, но потом поднялась настоящая суматоха: люди стали разбегаться; одни кричали и визжали от восторга, другие сетовали на то, что дождь испортил им праздник. Ливень разошелся вовсю. Тяжелые струи с грохотом обрушивались на землю, заливая все вокруг. Омово и Ифейинва тоже побежали. Им было весело: дождь внес разнообразие в их прогулку. Через некоторое время они перешли на шаг и спокойно пошли по залитой водой земле. Они промокли до нитки, но их лица сияли счастьем. Омово понимал, что они ведут себя как дети, но ему нравилось состояние беспричинной радости. Ничего подобного с ним прежде не случалось. Оки шли и шли, а дождь с неистовством обрушивался на них. И вдруг, в какой-то непредсказуемый момент, они одновременно остановились и стали целоваться, изливая в поцелуях владевшее ими чувство.
Перед тем как свернуть на свою улицу, они помедлили.
— Как было чудесно, — сказала Ифейинва. — Я запомню этот вечер на всю жизнь. — С нее ручьями катилась вода. Одежда прилипла к телу, а волосы напоминали водоросли, вытащенные ночью из реки. На влажном лице играла трепетная и в то же время дерзкая улыбка.
Омово помахал рукой небесам.
— Боги занимаются любовью.
Ифейинва засмеялась. Он продолжал:
— Это был космический оргазм. Знаешь, мы оба прошли через божественный ритуал.
Они помолчали.
— Что ты ему скажешь, когда придешь домой?
Она смотрела на Омово так, словно вчитывалась в какой-то трудный текст, пытаясь докопаться До смысла.
— Не беспокойся, Омово. Что-нибудь скажу. Я так счастлива. И никому не позволю отнять у меня это счастье. Не беспокойся.
Омово взглянул вдаль, но эта даль уже не была беспредельной.
— Если ты придешь завтра, я нарисую тебя. Я буду ждать на заднем дворе.
На лице ее снова мелькнула полуулыбка, она шагнула к нему, коснулась руками его рук, потом лица.
— Спасибо, Омово. Ты сделал мне чудесный подарок.
Она повернулась и, как всегда, почти бегом устремилась вперед по мокрой улице. Он смотрел, как она миновала опустевшие лотки, магазин грампластинок, продовольственные лавки. Дождь прекратился словно по волшебству. Все вокруг погрузилось в исполненный значения покой. Он снова взглянул ей вслед, но она уже исчезла из виду, ее поглотила тень, отбрасываемая кустарником. Он вглядывался в эту тень, но ничего не видел.
К его ногам стекались ручейки дождевой воды. Он долго стоял на одном месте. Москиты и все прочие мошки куда-то подевались. Его познабливало. Пока он стоял, любуясь сумрачным светом, окутывающим дома, вдруг что-то произошло — внезапно все вокруг погрузилось во тьму, словно на одиноко горящую свечу накинули гигантский плащ. Электричество снова отключили. На минуту он растерялся, не зная куда идти. От темноты загудело в голове, но уже в следующую минуту он одолел страх и пошел к дому.
Вернувшись, Ифейинва застала мужа сидящим с бокалом, на четверть наполненным огогоро. Глаза у него были воспалены и налиты кровью, а хитрое лицо — мрачно. Сейчас оно показалось ей более дряблым и морщинистым, чем обычно. Вид у него был подавленный, руки дрожали. Едва она вошла, муж схватил с кровати ремень.
— Где ты была? — В его голосе слышалась с трудом сдерживаемая ярость. Она напряглась и какое-то время была не в силах произнести ни слова. — Я спрашиваю, где ты была?
— Ходила навестить подругу, Мэри. На обратном пути попала под дождь.
Он помолчал, наливаясь все больше гневом. Его руки дрожали еще заметнее.
