Поймав отошедшую в сторону чешуйку, я размял ее между пальцами. Она была клейкой, и на руке остался зеленоватый след. Чешуйка источала тонкий пряный аромат только что распустившейся весенней листвы. Он был сильнее запаха костра.
Не веря себе, я поднял голову и оглянулся. Закостенелые от мороза лиственницы темным частоколом окружили песчаную косу. Веточки основательно обглоданных куропатками тальников больше походили на железные прутья, чем на живые растения. Холод был такой, что при дыхании склеивались ноздри, а на ресницах то и дело накипали кристаллики инея.
А здесь, у костра, одна за другой раскрывались тополиные почки и плыл пьянящий запах весны.
Летом зайцы бегают по тайге как попало, зимой по тропам. В верховьях реки Чуританджи таких троп семь. Три ведут на сопку, две к сухому ручью, одна в Медвежий распадок и последняя — по моей лыжне. Правда, случается, заяц свернет к выглядывающему из-под снега кусту или сломанной тополиной ветке и проторит новую дорожку. Но разве это тропа? Через неделю от нее не останется и намека.
Когда вдоль Чуританджи прошло оленье стадо, вся долина преобразилась. Там, где раньше лежал пушистый снег, темнеют разрытые до самой земли ямы-копанки, везде валяются ветки, клочья сухой травы. На опушке, куда все заячьи следы сходились, олени вытоптали поле, хоть в футбол играй.
Ну, думаю, теперь зайцы разгуляются. Скачи куда вздумается. Ан, нет. Дня через три выпала небольшая пороша, и вижу, зайцы своих троп бросать и не думали.
Вот здесь раньше они ныряли под наклоненную лиственницу, и сейчас их след туда тянется. В другом месте тропа делала петлю вокруг карликовой березки, теперь того куста нет и в помине, а петля осталась.
Постойте, а может, зайцы и летом по дорожкам бегают, да только мы их разглядеть не можем?
У Соловьевских покосов Витька Емец нашел преогромную лиственницу. Только ручей перешел — здесь и она. Как увидел, так и понял:
— Да это та же самая, что полгода ищу. Давно в столовой просили колоду под мясо сделать, но все подходящего бревна не случалось.
На другой день выпросил он у соседа пилу «Дружба» и приехал туда. Наверное, с полчаса пилил, с четырех сторон заходил, три клина вырезал, пока свалил.
Ухнула лиственница на землю, гладким боровом легла, а середка-то открылась гнилая. Пнул в сердцах Витька лиственницу сапогом:
— Вырастет же такое. Тысячу лет прожила, а все попусту.
Пилу на плечи взвалил и возвратился к машине.
…В то лето дождей почти не было. Брусника сначала взялась богато, но к августу пожухла. Взрослые, куда ни шло, без ягод обойдутся. А вот детский сад без брусники не оставишь. Собрались родители и отправились на поиски. Искали-искали — все попусту, даже донышек не прикрыли.
Уже по пути домой решили на Соловьевские покосы заглянуть. Через ручей перебрались и как раз на сваленную Емцом лиственницу вышли. Она, оказывается, не полностью на землю легла. Сучья у нее не малые, вот на них и зависла. А в просвете брусника — глаз не отвести. Налилась, крупная, сочная.
С полведра там набрали и принялись другие поваленные деревья искать. Как лежащую лиственницу увидим, так в ведрах и прибавится.
А вчера мы в детском саду елку устанавливали и к малышам заглянули. У них как раз полдник был. Сидит детвора, бруснику с сахаром ест. Вкусно! Сережа Емец, сын Витьки, рот ягодой набил, щеки соком вымазал, аж глаза от удовольствия прикрывает.
Пожелали мы малышам приятного аппетита.
Тепло в садике, уютно. За окнами мороз трещит, злой ветер гуляет. Нос высунуть страшно.
А там, у Соловьевских покосов, под снегом лиственница лежит, росточки брусничные от мороза прикрывает.
