Хасан огляделся вокруг, потом посмотрел на следователя и ответил:
– Да, бей-эфенди.
– Кому ты её сдавал?
– Я? Да никому не сдавал, господин следователь! Это моя половина сдала. – И он рассказал, как было дело.
– Если не верите, спросите мою старшую сестру Дженнет…
– Оставь в покое старшую сестру! Лучше ответь: когда ты или жена – это всё равно – сдали эту хибарку нищенке?
– Я не сдавал, бей-эфенди.
– Так, понятно… А женщина, которая сейчас там лежит, часто бывала у нищенки?
– Клянусь аллахом, сроду не видел, бей-эфенди! И нищенку-то толком не рассмотрел. Почему? Да меня ещё отец учил – никогда не водись с пьянчугами! Потому-то я и ругал свою половину.
Следователь невольно улыбнулся, но тотчас принял серьёзный вид и спросил:
– Значит, ты не видел, заходила ли сюда когда– нибудь кабатчица?
– Ну как так, бей-эфенди? Если бы видел – сказал. Праведный мусульманин не станет брехать.
– Я видел! – сказал старик, стоявший позади толпы.
Все повернули головы. Ах, да это Сулейман, по прозвищу «Дядя-кашель». Старику было около семи десятков. Он просыпался раньше всех обитателей квартала и первым приходил в маленькую кофейню. Уже тридцать лет кряду курил он там свой кальян, уверяя всех, что после трубки становится легче дышать. Так и лечился старик кальяном, а кашель всё не проходил. Вот и прозвали люди Сулеймана «Дядя-кашель».
Долговязый старик с большими усами и живыми зелёными глазами не спеша пробрался сквозь толпу и подошёл к следователю. Тот кивнул:
– Ну, рассказывай, что ты видел?
– Третьего дня я встал раненько. Вышел из дому и прямо в кофейню, к Шабану… Такая уж у меня привычка – с утра чашечку кофе выпить да кальян покурить… А Шабан хороший кофе варит – не то что другие. Я бывал и в других кофейнях. Так там, нечего греха таить, в кофе горох подсыпают…
– Короче! Что было дальше?
– Хорошо, бей-эфенди! Иду я, значит, в кофейню к Шабану, прохожу вот здесь – смотрю: кабатчица! Она меня даже не приметила сначала. Вот здесь она притаилась – у стены. Ну мне любопытно стало. Видит аллах, в голову пришли плохие мысли… Не воровать ли, думаю, она пришла? И только я так подумал, а она увидала меня и прятаться перестала. Ну, я её, конечно, ни о чём не спросил – какое я имею право? Не спросил, но когда пришёл в кофейню к Шабану, стал поджидать нашего Хасана.
– А кто такой Хасан?
«Дядя-кашель» осмотрелся вокруг.
– Да вот он, хозяин конюшни. Он её нищенке сдал…
– А ты на меня не вали, Сулейман, – рассердился Хасан, – это не я сдавал!
– Знаю, знаю, да хибарка-то всё-таки твоя!
– Моя, не отрицаю. Но…
– Продолжай, дорогой, – перебил его следователь. – Пришёл Хасан, что ты ему сказал?
– Хасан пришёл не скоро, бей-эфенди. Не знаю, где он пропадал, но только в то утро он не был в кофейне.
– В какое утро, Сулейман? – снова не удержался хозяин хибарки.
– В то утро, когда мы без тебя резались в шестёрку.
– А-а-а! Понял! Так я же ездил в селение за мукой…
– Во-во!
Старик повернулся к следователю:
– Видишь, – бей-эфенди, я говорю только правду. У меня нету привычки зря болтать.
– А дальше?
– На другое утро приходит, значит, Хасан, я отвожу его в сторонку и говорю: «Ты знаешь, Сулейман тебя любит, но зачем было сдавать эту хибарку нищенке?»
– А что я тебе ответил, Сулейман?
– А он говорит: «Я не сдавал, жена сдала». Осерчал, говорит, на неё, да что поделаешь, теперь назад не воротишь. Тут я ему раз – про кабатчицу! «Ты, говорю, присматривал бы, что там творится. А то, говорю, кабатчица с утра пораньше в конюшню подглядывала. Как бы беда какая не приключилась!»
– Не говорил он насчёт беды, бей-эфенди, – возмутился Хасан, – истинная правда, не говорил!
– Так это я про себя подумал. А как ты можешь знать, что я думаю про себя?
Все так и покатились со смеху.
– Почему смеётесь? – недоумевал «Дядя-кашель». – Может, я чего не так сказал? Ну всё равно. Только если бы у меня была такая хибара, я бы её ни в жисть не сдал нищенке! Не сдал бы, и всё тут!
– Я же не сдавал! Чего ты болтаешь, Сулейман?
– Ты не сдавал, да твоя жена сдала! Значит, ты её плохо учишь.
– Но-но, полегче, Сулейман!
– Так я же правду говорю, Хасан!
– Никто у тебя не спрашивает, учу я жену или нет. Ты лучше за своей приглядывай.
Тут вскипел «Дядя-кашель»:
– Зачем это мне приглядывать за женой? Ах ты…
И пошли, и пошли чесать!.. Следователь только рукой махнул, а начальник отдела безопасности сказал:
– Я полагаю, с нас довольно! По-моему, следует начать розыск. Здесь, безусловно, замешано какое-то третье лицо.
– Мне тоже так кажется.
– Надо произвести обыск в кабачке.
– Да, это необходимо.
– И допросить гарсона.
– Так у неё и гарсон был?
– Да, какой-то придурковатый малый, попросту дурак.
– Набитый дурак!
– Так вот оно что!
И все трое решили немедленно направиться в кабачок.
Дверь оказалась незапертой. Они вошли. Никого. На столах валялись грязные тарелки, стаканы, винные бутылки… Ясно, что после ухода посетителей здесь всё оставалось, как было.
Во время обыска полицейские обнаружили позади стойки маленькую дверку. В каморке тоже никого не было. На сундуке лежала несмятая постель. Очевидно, минувшей ночью на неё никто не ложился. В углу валялись свёрнутые циновки, на которых, вероятно, спал гарсон.
– Сегодня ночью, – сказал следователь, – ни кабатчица, ни гарсон здесь не ночевали.
– Похоже на то.
– Он ушёл отсюда без пиджака.
На гвозде за дверью болтался старый заплатанный грязный пиджак. В кармане оказался замусоленный паспорт. Сильно поистёршаяся запись гласила: «Место рождения – г. Чанак-кале, год рождения – 332[23], имя матери – Айше, имя отца – Али, имя владельца паспорта – Ахмет, фамилия – Гюнеш».
– Значит, его зовут Ахмет? Судя по тому, что его постель не тронута, он покинул заведение вместе с хозяйкой. Не так ли?
Такого же мнения был и начальник отдела безопасности.
– Каковы бы ни были их цели, но действовали они сообща… Потом женщину задушили.
– А не гарсон ли убил обеих женщин?
– Вполне возможно. Допустим, кабатчица и гарсон решили завладеть перстнем нищенки. И вот они вдвоём отправляются в хибарку…
– Хорошо, но в этом случае…
