пирса.
Опять поток стрел темными вспышками метнулся из ливня в сторону лодки.
— Пригнитесь, — приказал Оризиан и налег на весла. Несколько арбалетных стрел с глухим стуком вонзились в корму и корпус суденышка. Он почувствовал, как вздрогнуло весло, и увидел, что в него тоже впилась стрела. А следующая попала ему в руку. Потом обстрел на какое-то время прекратился, потому что воины на пирсе торопливо перезаряжали арбалеты.
Волны, поднятые штормом, били в нос лодки. Вода перехлестывала через борта и хлюпала под ногами, брызги плотным туманом накрывали головы.
Задыхаясь и сплевывая соленую воду, Оризиан изо всех сил, какие у него еще оставались, налегал на весла. Они потихоньку отходили от Колдерва, а на самом краю пирса над темной водой стояла уже расплывающаяся в льющемся как из ведра дожде фигура Кейнина. Он бессильно глядел им вслед. Тан Горин-Гир следил за ними до самого корабля.
Наконец они попали в течение, которое вынесло их прямо к талдиринскому судну. Матросы, смеясь и одобрительно покрикивая, сбросили им веревочную лестницу. Когда Рота обвязывали веревками, чтобы поднять на борт, щитник потерял сознание.
Эпилог
Я когда-то видел часть манускрипта, найденного в развалинах одного из дворцов Дан Эйгла. Может быть, это правда, может быть, нет, но вот суть того, о чем в нем говорилось:
Минон, которому предстояло сделаться мучителем и бросить темную тень на свои времена, не оставил никаких следов того, кем ему в детстве предназначалось стать. В нем довольно неотчетливо пробудилась Доля, но не было никаких талантов в ее использовании, и он жил тихой, спокойной жизнью среди холмов Дальнего Дайна.
Его отец был человеком порочных наклонностей и из того дома, где он жил со своей женой кирининкой и сыном на'киримом, этот человек уходил в ночь, чтобы заниматься грабежами и убийствами. Его дела того времени набросили саван страха на окрестности, и безымянный правитель послал воинов, чтобы избавить страну от бандита. Однажды вечером они явились в дом отца Минона. Они убили жену перед очагом, а мужа в стойле, где он держал коня. Минон всадил одному из нападавших нож в сердце, прежде чем они успели сбить его наземь.
За это, таков уж был их гнев, они решили, что Минон должен умереть мучительной смертью. Они отплатили ребенку ужасными пытками и муками. Но от таких невыразимых страданий в Миноне возросла неожиданная сила. Убегая от боли и ужаса, он открыл некую дверь в более глубокие пределы Доли, которые до этого момента были скрыты от него, и восстал из глубин, где текла ужасная и мощная река. Все жестокости, которые его захватчики применили к нему, десятикратно воздались им, когда Минон разорвал все узы и явил свой ужасный облик.
Он один ушел из того дома, не оставив в нем ничего, кроме крови. Он один шел по миру, а страх и предчувствие беды бежали впереди него, как спущенные псы.
I
В гавани Колкира скопилось множество лодок, больших и маленьких. Весь город, и особенно район гавани, запрудили воины: не только воины-килкри, но и остатки армии Ланнис-Хейга и силы Эйта, Тарала и Хейга. Там были и сотни тех, кто сумел спастись бегством после сражения в долине Гласа. Никогда на памяти живых город не был так переполнен людьми.
Тейм Нарран протискивался через толпу к порту. Толпа была такая плотная, что он то и дело рисковал потерять Рорика нан Килкри-Хейга, который прокладывал ему путь. Слухи в Колкире крутились один мрачнее другого, но сегодня у Рорика были только добрые вести. В палаты Наррана, которые тот занимал в Башне Тронов, он принес настолько неожиданные, настолько радостные известия, что Тейм с трудом осмеливался позволить сердцу в них поверить.
— Где они? — спросил Тейм, стараясь перекричать шум.
— В доме управляющего портом. Они пришли на талдиринском корабле всего час назад. Они хотели попасть в Колглас, но капитан от каких-то рыбаков узнал, что произошло в Гласбридже, и, значит, не смог бы доставить их в устье. И потому привез их сюда. Они хотели вымыться и сменить одежду, прежде чем предстать перед моим отцом.
Когда они подошли к дому, Тейм уже не мог сдерживаться. Он пробежал мимо слуги, охранявшего двери, и с бьющимся сердцем кинулся искать тех, кого уже не надеялся когда-нибудь увидеть. В обеденном зале он обнаружил такую странную компанию, какую и вообразить себе не мог: у стола сидела Эньяра, племянница его покойного Тана, с двумя на'киримами — один маленький, взъерошенный старик, который, казалось, норовил заснуть прямо там, где сидел, и женщина, которая обернулась и уставилась на него пронизывающим взором. За их спинами возле ревущего за решеткой камина огня стояли два высоких киринина — мужчина и женщина, — одетые в одежды для леса. Когда он вошел, они посмотрели на него, и он встретил суровые взгляды. Женщина почти тотчас снова опустила глаза, но мужчина не спускал с него кремнисто-стальных глаз. Свирепые спирали татуировки на лице киринина придавали его взгляду крайнюю дикость. Тейм лишился дара речи.
Но тут на лестнице за его спиной послышались тяжелые шаги, и он обернулся. Спускались двое: одного он вроде бы когда-то знал как Рота Колина, только этот был совсем худой, и лицо у него какое-то землистое, и волосы совсем седые, и рука на перевязи. Щитник тяжело спускался по лестнице, опираясь на товарища. И все внимание Тейма поглотил этот товарищ: молодой, худощавый, с усталым лицом, с печальными, но живыми глазами, в которых только что промелькнула искра узнавания. Юноша, перед которым Тейм мог только преклонить колено.
— Оризиан. Мой Тан. Мой меч, моя жизнь — твои.
II
На'кирим провисел на Избавительном Камне всю ночь. Воины Белые Совы сидели на траве на холмике и наблюдали за ним. Все свое бдение они не ели, не спали и ни словом не обменялись. Они просто ждали, когда Камень разорвет человека. Они уже не раз видели, как другие встречали такой же конец. Простое тело не могло сопротивляться силе этого валуна, древней клетке для душ.
Рядом с ними лежали кожаные мешки с водой. В таких меховых шкурах, как у них, им была не страшна самая холодная ночь. Луки и копья они прислонили к плечам. Все долгие часы темноты они почти не шевелились. Человек на камне иногда шевелился и даже стонал, несмотря на кляп, оставленный во рту.
Серые облака силились притушить встававшее солнце. Ветер стих. Вершины деревьев успокоились, и пала полная тишина. Там, где из ран на запястьях стекала человечья кровь, высохли черные ручейки. Голова у распятого повисла, он уже много часов не двигался, но киринины все же не спускали глаз со скрюченного, обнаженного тела. Он уже казался полумертвым.
Паривший в небе канюк начал снижаться плавными кругами. Все ниже и ниже, и наконец опустился на Камень. Один из наблюдателей вытянул ногу и взял в руки лук. Еще не время канюкам пировать на падали. Птица в два взмаха огромных крыльев опять поднялась в небо, сделала несколько кругов, а потом
