Рана была красной, воспаленной, но, кажется, начинала заживать. Как только примочка была пристроена на место, молчаливые воины-киринины вывели Оризиана из палатки.
Моросил дождь, но туманно было, как при серьезном ливне. Под этой завесой во'ан казался молчаливым и почти призрачным. Они пересекли кусок лагеря (эту часть он еще не видел) и поднялись по склону к рощице, в которой отдельно от других стоял шалаш. В расчищенную перед входом землю были вбиты высокие жерди. На одной из них друг над другом были закреплены голые черепа, на другой — бобровые шкуры, третья была оплетена ветвями остролиста. Внутрь шалаша его отправили одного.
Воздух в хижине был так густо, просто осязаемо, насыщен запахом трав, словно кто-то прижал к его носу ароматную тряпку. Он боролся с внезапно накатившим на него приступом тошноты. В центре ярко горело пламя, а вокруг него сидело довольно много кирининов. Когда он вошел, все повернулись в его сторону. Одна из женщин поднялась и протянула к нему руку. Он отшатнулся, но она схватила его за плечо и надавила. Он опустился на землю. Гнетущая атмосфера, кажется, понемножечку разряжалась, голова у него перестала кружиться.
— Пей, — приказала она.
Оризиан поднес чашу к губам и отхлебнул горячую, горькую жидкость, которая в ней была. Он не осмелился отставить чашу в сторону, поскольку понятия не имел, что здесь важно, а что нет. Где-то внутри него, не настолько глубоко, как ему хотелось бы, маленький мальчик трясся от страха и одиночества. Он понимал, что сейчас, возможно, впервые, возможно, как никогда, этому мальчику необходимо ясное сознание. Он поставил чашу на колено и огляделся в надежде взять себя в руки и обрести самообладание.
В хижину набилось примерно двадцать кирининов, они сидели и перед ним, и по бокам, и мужчины, и женщины. У некоторых он увидел на лицах татуировки, которые, очевидно, выделяли воинов или вожаков. Он слышал, что во время Войны Порочных королевские воины, срезали кожу с такой татуировкой с лиц мертвых кирининов в доказательство того, каких опасных врагов они уничтожили.
Против него, на той стороне костра, сидела маленькая женщина старше многих остальных. Она была закутана в кусок какой-то ткани грубой выработки с черными и голубыми завитками. Красные полоски дерзко подчеркивали серебро спадавших до плеч волос. Черты лица у нее тоже были заостренными, но глубокие морщины возле глаз и рта выдавали более чем зрелые годы. Ее выцветшие, невыразительные серые глаза в упор смотрели на Оризиана.
— Я Ин'хинир. Я во'ан'тир, — сообщила она легким, чуть пронзительным, не без металла, голосом, от звука которого ему стало совсем тоскливо.
Оризиан кивнул. Жидкость, которую он проглотил, оставила горячий след в горле и груди.
— Мы будем говорить, — сказала Ин'хинир.
— Как хочешь, — еле-еле ответил Оризиан. Он как будто не понимал, что говорить и надо ли вообще что-нибудь говорить.
Ин'хинир продолжала:
— В этом сезоне есть пять во'анов клана Лис, и это хорошее число. И это место, в котором мы находимся, — хорошее место. Склоны обращены к солнцу и богаты лесами. Много пищи, которую мы собираем. Леса щедрые. Этот сезон, когда мы имеем во'ан здесь, первый с тех пор, как я таскала на спине своего первенца. Теперь у нее много собственных детей. Лисы долго ждали, чтобы вернуться. Когда раньше во'ан был на этом месте, хуанины из долины увидели наши дымы, пришли и разыскали нас. Мы провели их по грубой земле и по кручам долин. Мы обменивались с ними убийствами, и они ушли. Ты из долины, толстоногий и неуклюжий?
— Я… я из Колгласа, — запинаясь, пробормотал Оризиан, не ожидавший такого вопроса. Ин'хинир говорила в ровной, усыпляющей манере, и он не вдумывался в ее слова.
— Зачем ты пришел в этот во'ан?
— Я был ранен. Меня сюда принесли. Эсс'ир сказала… — Он хотел продолжить, но Ин'хинир резко фыркнула и перебила его:
— Все в клане Лис знают, что в долине в этом сезоне война. Наше копье во'анов вернулось этим летом из земель врага с вестью от армии хуанинов. Он сказал, что падальщики Белые Совы собираются затеять войну против народов долины вместе с этой армией. Белые Совы, у которых нет памяти, стали слугами хуанинов. Это хорошо. Им же будет хуже. Хорошо также, что в долине война. Если в долине война, то нас никто не тронет, поэтому после многих лет мы вернулись в этот во'ан.
Оризиан старался следить за всем сказанным. Если Белые Совы оказывали помощь инкаллимам, то это объясняет, как они пробрались в Колглас. Киринины могли незаметно провести их через Анлейн. Хотя такой союз кажется совершенно невозможным. Белые Совы не были людям друзьями, а Крови Темного Пути, конечно, не были друзьями кирининам.
— Это хороший во'ан, — продолжала Ин'хинир. — Если все будет хорошо, мы вернемся и в следующем году. А'ан Ир'вирейна нашел тебя и большого человека около воды. Эсс'ир этого а'ана пожелала, чтобы ты поправился, и принесла тебя сюда. Мы разрешили ей это, потому что смерть уже учуяла тебя. А теперь ты выздоровел.
— Смертельно важное дело, что ты и большой человек пришли сюда. Когда кланы были моложе, когда Город сиял как солнце, один хуанин пришел в во'ан Лис из долины дубов по свободному от льда потоку. Он потерялся. Ему дали еду и укрытие. Но он был глупый и говорил глупости, как ребенок, который не знает, как успокоиться. Через некоторое время люди сказали ему, чтобы он уходил. И потому, что сердце у хуанинов горячее и мысли, как огонь, он очень рассердился. Он взял в руку землю и бросил в священный костер токир и обругал Лис. Поэтому его схватили и послали к иве. Много людей в во'ане заболело и умерло следующим летом; огонь из токира, который они несли с собой, сделался нечистым от его гнева.
— Вы хотите убить меня из-за того, что случилось сотни лет назад? — спросил Оризиан, стараясь сдержать напряжение, от которого желудок завязывался в узел.
Ин'хинир поправила его:
— Человек, посланный к иве тысячу и полтысячи лет назад, ушел, когда мир еще отбрасывал волчьи тени. Когда Лисы жили рядом с солнцем, в более добрых землях. Но его имя не забыто. Я знаю имена людей, которые умерли от болезни в то лето, что пришло после его ухода. Они не забыты. Мы все еще поем им. Мы не забываем. А вы? Хуанины забыли прошлое?
— Нет, не забыли, но… Я не такой человек. Его ошибка… его глупость… не моя. — Оризиан растерялся. Решение складывалось из доводов, которые он не совсем понимал. Он чувствовал бессилие. Ему пришло в голову, что Фариль знал бы, что сказать и как поступить в такой ситуации. И Иньюрен тоже. Ему стало даже жарко от неловкости. Стены хижины давили на него.
— Мы знаем, каким добрым и каким злым может быть хуанин, — сказала Ин'хинир. — В месте, которое вы называете Колдерв, между кирининами и хуанинами царит мир. Это было бы хорошо и для народов долины. Два лета назад молодой киринин из а'ана Тейнана охотился. Он был глупый, и кабан ранил его. Человек из долины нашел его и помог. Юноша поправился и вернулся в свой во'ан. Поэтому мы знаем, что в людях долины есть доброта. А в тебе есть доброта?
— Я бы помог раненому. Как Эсс'ир старалась помочь мне. Не все хуанины плохо думают о кирининах, так же, как не все киринины плохо думают о нас. Я не хотел бы обидеть Лис.
— Ты не сможешь причинить Лисам вред, — сказала Ин'хинир, словно пробуя на вкус правду его слов. Она помолчала, а в хижине вдруг установилась напряженная тишина. Оризиан переводил взгляд с одного лица на другое и натыкался на пустые глаза. Ничего в них не разобрать. Никакого контакта с этими людьми не может быть; каждый из них смотрит на него, как палач, выбирающий овцу под нож.
— Эсс'ир говорила, что среди своих ты был высоким человеком. Одним из правителей, — продолжала допрос Ин'хинир.
— Нет, не совсем, — ответил Оризиан. — Мой дядя — тан. А Иньюрен — мой друг…
Она опять фыркнула. Он не понял, чем она недовольна. Он-то думал, что имя Иньюрена добавит здесь дружелюбия. Оказывается, нет. Он спешно придумывал, что еще могло бы послужить ему. Пожалуй, даже Фариль не нашелся бы что сказать. Ведь он не так часто разговаривал с Иньюреном о кирининах, как он, Оризиан, и не собирался посетить лагерь Лис, он даже не подумал бы, что такое возможно. И Фариль не видел разницы между Белыми Совами и Лисами.
— Моя семья не враг Лисам, — сказал он. — И мы не друзья Белым Совам.
