молоке, сейчас дул на воду. Почему, собственно, Лена должна была ему лгать? Потому что ему так кажется. Жанна лгала — не казалось. Лена, по всей видимости, и не думает лгать — ему, видите ли, кажется. Аристархов не наблюдал причин, по которым Лена должна была ему лгать. Но эти её «не знаю» и «как знаешь» разбудили чувство не тревоги, нет, но некоей неявной опасности. Так капитан, возвращаясь на небольшой высоте на базу, случайно ловил боковым зрением смутное движение на горном склоне. То могла быть птица, или припозднившийся горный козёл, а может, случайный камень, но вполне мог — парень в маскхалате со «стингером» — самонаводящейся с плеча ракетой. Необходимо было резко сменить курс или дать пулемётную очередь, одним словом, проверить.
Но разве сейчас речь шла о жизни Аристархова? И кем он был Лене, чтобы проверять?
— Ну так как? — Капитан постарался, чтобы его вопрос прозвучал легко и естественно.
— Позвони в четверг.
— И ты точно скажешь?
— Да.
— Во сколько позвонить?
— Ну… — Лена запнулась, и Аристархов понял, что она не думала об этом. Или думала не об этом. — В двенадцать. Нет, в четыре. В четыре я буду знать точно.
Приступ жмущей душу тоски испытал капитан Аристархов на ночном Каширском шоссе, летя в свете фар из Москвы в свой военный монастырь. Собственно, он вполне мог остаться у Лены, если бы не предполагаемое, уловленное боковым зрением, смутное движение лжи на горном склоне. В вертолёте капитан Аристархов принимал решение автоматически. В обыденной жизни принять решение автоматически возможным не представлялось. Непринятие немедленного решения как бы разъяло ткань жизни, лишило её смысла. Того смысла, который Аристархов до недавнего времени вкладывал в свои отношения с Леной. О новом смысле капитан пока и помыслить не мог.
Аристархов ожесточился в мыслях: Лена рассеянна, в разговорах с ним холодна и равнодушна, в постели служебна и как бы изначально утомлена. Вскоре ему показалось, что смутно угаданное шевеление лжи превратилось в лавину. Она вот-вот накроет его.
Лавина как будто катилась за ним следом по ночному Каширскому шоссе. Капитан летел, светя фарами, быстрее ветра. Только когда он свернул на монастырскую дорогу, светлую и тихую в лунном свете, беззвучном стоянии стогов, пришла ясность: «Если она не хочет, чтобы я звонил, — не буду. Если она не хочет, чтобы я перевозил картины, — не буду. Если я со своей волею вломлюсь внутрь её воли — мне же будет хуже. Чужая воля должна быть священна и неприкосновенна!»
И — перестал себя мучить. Спокойно прожил эти дни, обучая молодых пилотов технике сверхнизкого полёта! Только в четверг ровно в двенадцать кольнуло в сердце, ноги сами понесли в сторону штаба к телефону. Капитан насильно развернул ноги, вернулся в келью. Залёг на койку, лежал, пуская в потолок кольца сигаретного дыма, так что вскоре то ли дым затвердел и опустился вместе с потолком, то ли потолок сделался невесомым и улетел вместе с дымом.
Аристархов не заметил, как заснул. Ему снилось, как обычно, что он летит над развалинами, а затем — под торжественную музыку Вагнера — уходит над какими-то взрывами вверх по косой к солнцу, постепенно растворяясь в нём вместе с вертолётом.
Помешал капитану окончательно раствориться в солнце Тер-Агабабов, постучавший и вошедший в незапертую келью.
— Много куришь, — с искренним огорчением, как если бы был отцом или старшим родственником Аристархова, констатировал Тер-Агабабов. — Открой окно, дышать нечем.
Аристархов раздвинул занавески, распахнул окно. Келья немедленно наполнилась солнцем, тем самым, в котором капитану помешал раствориться Тер-Агабабов. Теперь в солнце растворялся табачный дым.
Сколько Аристархов знал Тер-Агабабова, того всегда отличала абсолютная уверенность в себе, изначальная нераскаянность во всех своих словах и поступках, как если бы жизнь на земле протекала единственно по его соизволению и в соответствии с его указаниями. Поэтому со стороны Тер-Агабабова были невозможны никакие претензии ни к кому, кроме… самого себя. Это сообщало Тер-Агабабову наивысшей пробы мужское достоинство, почти что нечеловеческое спокойствие. Претензий к себе не предъявляют разве что сумасшедшие, вожди и боги. Аристархову казалось, что, когда он разговаривает с Тер-Агабабовым, он разговаривает с сумасшедшим, вождём или богом. Наверняка капитан не мог уяснить, да, видимо, и не было в этом необходимости.
Однако сейчас черты простого, тревожащегося о чём-то смертного определённо проглянули в Тер- Агабабове.
Он нервно повёл плечами, беспокойно обежал глазами келью, зачем-то взял со стола иллюстрированный журнал и долго рассматривал обнажённую — в пулемётных лентах — красотку на обложке. Аристархов обратил внимание, что руки у Тер-Агабабова дрожат. И хотя в добрые минуты застолий Тер-Агабабов утверждал, что после пятидесяти тремор — естественное состояние мужчины, лично у него никакого тремора Аристархов до сего момента не наблюдал.
Он подумал, что у Тер-Агабабова неприятности, причём непредвиденные. Как и все сумасшедшие, вожди и боги, единственное, против чего был бессилен Тер-Агабабов — против внезапных ударов судьбы.
Капитан не ошибся.
— Ты представляешь, — всплеснул руками Тер-Агабабов и сразу сделался похожим на рыночного торговца, горячо утверждающего, что продаёт орехи и гранаты себе в убыток, — шофёр сбежал! «Вольва» стоит, его нэт! — От волнения Тер-Агабабов перешёл с литературного русского на кавказский русский.
— Арслан? — с трудом припомнил имя телохранителя Аристархов. Он не мог вспомнить его лица. Помнил только литую смугло-медную шею да воронёный затылок. Должно быть, потому, что обыкновенно сидел рядом с Тер-Агабабовым, вытянув ноги, на заднем сиденье.
— Да-да, Арслан, — рассеянно подтвердил Тер-Агабабов.
Аристархову не составило труда догадаться, что его беспокоит не столько сам факт предательства верного Арслана, сколько непредусмотренные обстоятельства, вскрывшиеся в результате этого самого предательства.
— Зачэм? — неизвестно у кого спросил Тер-Агабабов. — Неужели он думает, что кто-то сможет его защитить?
— Может, это… заблудился? — предположил Аристархов.
— Он помыл «вольву», — словно не расслышал его Тер-Агабабов. — Ключ в замке зажигания. Его не похитили. Он сделал это добровольно. Зачэм?
— Ключ в замке зажигания?
Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу.
— Сапёры проверили, — произнёс после паузы Тер-Агабабов. — Арслану не поручали меня убрать. Они дали мне понять, что…
— Что дали понять? Кто они? — не выдержал Аристархов.
— Они дали мне понять, что намерены помешать мне. — Тер-Агабабов, похоже, овладел собой, щёлкнул зажигалкой, закурил «Мальборо». Или он разыграл всё это ради некоей, неведомой Аристархову цели. Или уже составил план действий, как помешать тем, кто вознамерился не только помешать ему, но ещё и страшно оскорбил его, поставив об этом в известность, то есть они как бы сбросили Тер-Агабабова в помытом «вольво» со счётов.
Капитан склонялся к последнему. Слишком незначителен был Аристархов, чтобы такой человек, как Тер-Агабабов, разыгрывал перед ним спектакли. К тому же Тер-Агабабов ни о чём не просил. Просто сидел и курил «Мальборо задумчиво глядя в окно на дорогу, по которой уехал (ушёл пешком?) предатель Арслан.
Аристархов догадался, что восточный мужчина высшей и последней пробы предоставляет ему шанс предложить себе помощь, пока не искурится сигарета. После чего в полном соответствии с восточным кодексом чести встанет и уйдёт. Аристархову стало стыдно. Сколько пито-ето за счёт Тер-Агабабова, сколько с ним говорено на житейские, философские и геополитические темы.
— Что я могу сделать для тебя, Тер? — поднялся Аристархов.
