проклятой ванне. Не упасть бы. Не переломать хребет.
Вытираюсь.
Одеваюсь.
Возвращаюсь в комнату.
Она сидит на краешке кровати, в плащике. Возле ног сиротеют сумочка и сшитый мной рюкзачок. Ну да: сижу на полустаночке. Девчоночка фабричная.
Господи! Всё, что бы она ни делала – всё притворно. Всё, всё, всё! Всё с подвохом, с подкладочкой, с изнаночкой, с вывертом, с перевёртышем, чёрт побери! С «девическим коэффициентом». Этакий простонародный макиавеллизм.
Убирайся, говорю.
Ну, давай тогда обнимемся –
Совсем обалдела?! Да я тебя только потому шваброй не отделала, чтобы швабру не замарать.
Ах так?! Ах так, ах так, ах так?! – кудахчет она, в такт втягивая сопли и жадно их глотая.
Да, именно так.
Кидается к окну, но я ставлю подножку.
Растягивается на полу, из носа выхлестывает кровь.
(Не много ли крови, господи боже, на сегодня?)
Смотрит на меня снизу, как побитое животное, и, похоже, ей нравится эта концептуальная композиция.
Номера художественной самодеятельности, говорю я, пожалуйста, в другом месте. Да, кстати: собери с постели всё белье, отнеси в стиральную машину.
Она повинуется.
Я курю.
Возвращается.
Неужели не поцелуешь?
Пошла отсюда. Давай-давай.
Ах так?! ах так?! так, значит?! так?! Не нужны мне твои деньги!
Не сходи с ума. Деньги-то твои. Заработаны нелегким, но честным проститутским трудом.
Ах так! На, получай.
Тут она делает самое пошлое, что может сделать дамочка ее пошиба, перед тем как «уйти навсегда»: она рвет сторублевку на мелкие-мелкие кусочки. Буквально на мельчайшие. Каждый, думаю, достоинством в рубль.
Рвет их, разумеется, перед самым моим носом.
Ничего. Пару секунд перетерпеть.
Да, ключи давай. И не ищи встреч. Не выйдет. Скорее мертвые с того света вернутся. Дрянь.
Шарит в кармане. Протягивает связку ключей.
Выходит.
Я, с облегчением, закрываю дверь комнаты.
Слышу ее шаги, стихающие в конце коридора.
Хлопает входная дверь.
Стремглав, отодвигаю кровать – ныряю под ковер со страшными персидскими розами – открываю дверцу...
Какое счастье!
Я – у себя.
У себя дома.
Словно сквозь вату слышу, как на «парадной» лестнице, внизу, хлопает дверь...
Ложусь на свою милую раскладушку. Она скрипит, как парусник перед отплытием... Сейчас отчалим. Милая моя постелька... Спасибо, сеструха-подушечка... Спасибо, братушка-одеялко... Сейчас уснем... Исчезнем... Боже, как хорошо... Спасибо, Боже...
И, пока я блаженствую в своем сладком просоночном киселе, от меня отделяется некая субстанция. Возможно, двойник. Он хорошо виден мне со стороны. Вот как осьминог перед бегством выпускает чернильное облако, которое точь-в-точь принимает его, осьминога, форму... так же и я... облако моей формы...
Сбегу... сбегу...
Уже сбежала...
Свобода.
...Мой двойник сидит на подоконнике. Рядом с ним лежит тетрадь, в которую он, чуть склонившись, записывает:
