Выключенные из розеток.
– Дурдом!.. – вполне толерантно кивает на них Зиночка Васильна. – Вот! – продолжает она, машинально усиливая громкость голоса
– А что же было – ложная беременность?! – кричу я сквозь звонки.
– Что?!
– Я говорю! – что же это было – ложная беременность?!
Зинаидочка Васильна хватает ярко-клюквенную трубку, хватает болотистую трубку – и, с медлительным, сладострастным злорадством, погружает их в воду. Эта вода серебрится в крупной хрустальной вазе: из нее торчат, обязательные почти для всякого врачебного кабинета, развратные, откровенно подобострастные розы. Обе трубки, громко булькая и пуская разнокалиберные пузыри, становятся «вверх ногами» на дно. Звонки прекращаются.
– Ложная беременность?.. – не отстаю я.
– Да, ложная. Именно что. Прямо как у королевы Марии Первой Тюдор. Слушай меня внимательно: у нее беременности – в последние девять лет – не было и, главное, ни при каких условиях быть не могло. Даже если бы она пропустила через свои, так сказать, репродуктивные органы полк солдат за ночь. Последние девять лет у ней наглухо зашиты маточные трубы.
(Как холодно, черт, от этого вентилятора! Я сейчас подохну! Какой гул в голове!.. Танки, танки, танки... танки идут... куда?)
– Может, тебе водички? Побледнела, бедная, вся. Минералочки? Или обычной? С-под крантика? без газа?
– Спасибо. Огромное спасибо!! Вы что, хотите меня тоже в желтый дом упечь?! Не выйдет.
– Да никто тебя...
– Выключите вентилятор! Пожалуйста!
– Нельзя. Убери свои руки! Нельзя, говорю!
– По-моему, это путаница в документах. Заведующий сказал, что у нее сегодня день рождения, а у нее день рождения – в феврале. Вы посмотрите, чья это история болезни перед вами?! Ее ли?! Мою подругу зовут... (фамилия, имя, отчество).
– Нет, милая моя девушка. Передо мной история болезни пациентки... (называет
– Чушь! Ну чушь ведь полная! Покажите историю болезни!
– Спокойно, спокойно. Вот только не надо мне тут вскакивать. Села.
– Зачем вы мне голову-то морочите?! Что это за спектакль?! Я жаловаться буду!!!
– Сядь, я сказала. Не переживай так.
– Дайте сюда историю болезни!
– Не имеем права. А фотографию показать могу. – Вытаскивает что-то из папки. – Она?
Девочка смотрит мне прямо в лицо. Полураздетая. Соски большие и темные, как расширенные зрачки. Снимала не я...
– И еще могу.
...Черно-белое фото, чуть-чуть не в фокусе. Мы, с финскими санями, быстро идем на гору. На нашу гору. Видимо, даже бежим, оттого и не в фокусе...
...Мы в Петергофе. Цветное фото... Она, вздернув нос, впереди – я плетусь сзади (дальний план). Мое лицо (крупный план): выражение потерянности. (Видимо, там же...) Цветное: я, одна, в электричке.
– Где это ты? – Зинаидочка Васильна, мне, по-свойски.
– Да это, наверное... Ну да: за противоблошиным мылом ездила к черту на рога...
– Куда за ним ездить? Взяла – поставила на ночь, в середину комнаты, миску с горящей свечечкой, воды мыльной туда немножко – и вся игра. Мыло любое пойдет. Народное средство. Сто процентов берет.
(Ага, «житейская мудрость».)
...Так. Три схожие фотки: я сопровождаю Атанаса Юбкаря к «Техноложке». Одна фотка сделана возле ремонтных гаражей, то есть еще до Якобштадтского переулка. Другая – при переходе Измайловского проспекта. Третья – в Первой Ротной, уже после улицы Егорова... Так... Мы с девочкой на Фонтанке, напротив Измайловского сада. А это мы в лесу... Боже мой, в лесу... Возле моих а-ля-фуршетных пней... Девочка пьет коньяк... Я держу в руке маленькую свечу и гляжу прямо в объектив! Последняя фотография – превосходного, даже пугающе-превосходного качества, хотя сама девочка здесь и страшна: она сидит в кафе кинотеатра, где я ждала ее после аборта. Очень четкая фотография.
– Кто это снимал?
Молчание.
– А как же аборт?..
Молчание. Затем:
– Вот, кстати, ее паспорт... Она?
