Никому из них не удавалось втянуть меня во внутренние интриги.
Московское подполье
Немцы взяли Минск и быстро продвигались к Москве. Занятия в академии продолжались, несмотря на то, что основной состав эвакуировался. Училась я неплохо, без троек, а по военным дисциплинам на отлично. На третий курс нас перевели без экзаменов, но уже было понятно, что учеба наша закончилась. Ответа на мой рапорт все не было, и я через знакомых искала другую возможность попасть на фронт. Но все виновато разводили руками: женщина… И вдруг встречаю на улице Белкина. Он приехал в Москву только на пару дней и уже имел назначение на должность начальника Управления контрразведки Северо- Кавказского фронта. Я очень обрадовалась, а он, заметив, что я все-таки чем-то расстроена, спросил:
— А ты что делаешь?
— Пока в академии… Не берут на фронт, на рапорт нет ответа…
— На оперативную работу хочешь?
— Если на фронте, хочу.
— Пошли. Я тебя быстро пристрою, — сказал Михаил и повел меня к своей серой «Эмке». Я больше ни о чем не спрашивала и быстро села в машину. На Кузнецком Мосту мы остановились у дверей приемной НКВД. Михаил вошел в приемную и скрылся в телефонной кабинке. Пропуск мне выдали сразу, и мы долго шли по бесконечному изгибающемуся коридору — не помню уже на каком этаже, да и номера кабинета не помню, потому что думала о другом: а вдруг не возьмут? В приемной нам ждать не пришлось, никаких секретарей или адъютантов видно не было. Михаил открыл дверь и подтолкнул меня внутрь. Я оказалась перед не знакомым мне человеком, сидящим за большим письменным столом. На обстановку внимания не обратила, но заметила, что кроме нас троих, в кабинете никого не было. Он был в штатском, уже не молодой, плотно скроенный мужчина с правильными чертами лица. Глаза умные, внимательные, но без того пронизывающего прицела, который обычен для контрразведчиков и совершенно не свойственен разведчикам. Пауза длилась несколько секунд. Сидя на предложенном мне стуле, я разглядывала его без особого стеснения, но и с достаточным почтением. По-моему, за это время мы достаточно познакомились. Он задал мне пару вопросов, ответы на которые ему были явно не нужны. Спросил, есть ли вопросы у меня. Вопросов у меня не было. Этот человек вызывал полное доверие.
— Если вы готовы к серьезной работе, то что именно вам хотелось бы делать?
— Все, что сейчас необходимо. Вы лучше знаете, что надо делать, а я готова ко всему.
— Добро.
Он немного помолчал, вероятно, обдумывая, как лучше забрать меня из армии. НКВД не могло брать к себе офицеров без согласования с армейским командованием.
— Сделаем так: после первой же бомбежки в академию не являйтесь. Остальное мы уладим.
Хозяином кабинета был заместитель начальника Разведывательно-диверсионного управления генерал Наум Исаакович Эйтингон.
Михаил попрощался, оставил мне свой домашний адрес и телефон и пошел по своим делам, а Эйтингон вызвал начальника одного из отделов. К моему удивлению, в кабинет вошел хорошо знакомый мне по Испании Лев Ильич Сташко. По работе мы с ним там не сталкивались, но часто виделись в Мадриде в отеле Гейлорда и обменивались новостями. Увидев меня, он заулыбался и вопросительно посмотрел на Эйтингона. Тот коротко распорядился оформить меня на работу в НКВД и обеспечить всем необходимым. Теперь Сташко вопросительно посмотрел на меня. Тут я немного растерялась: все, что мне необходимо, было на мне, включая оружие, а что мне могло понадобиться в дальнейшем, я не знала, так как не представляла, чем придется заниматься. Вот родителей надо было эвакуировать из Москвы. Отец парализован, и кто-то должен был нести его на руках. Эйтингон тут же приказал обеспечить мою семью транспортом и местами в эшелоне, а также выдать документ для получения помощи по прибытии на место. После этого он назначил время следующей встречи, и я ушла.
Очередная бомбежка не заставила себя долго ждать. После нее я хорошенько отоспалась, взяла из гардероба кое-какие вещи и ушла жить к подруге. Соседям сказала, что уезжаю на фронт, и вынесла в коридор для общего пользования свой телефон. Все было сделано вовремя: на следующий день по ранее поданному рапорту пришел приказ откомандировать меня в распоряжение Главного разведывательного управления армии. Меня искали в академии и дома, даже расспрашивали мою мать, но она, конечно, ничего не знала и готовилась к отъезду. Однажды, забежав зачем-то домой, я нарвалась на звонок полковника Васильева — он занимался моим розыском. Знакомы мы не были, и голоса моего он не знал, но что-то заподозрил и спросил, кто у телефона. Я ответила, что соседка. Улаживала эту неразбериху Зоя Ивановна Рыбкина, сотрудник Особой группы при Наркоме. На меня она произвела очень хорошее впечатление. Высокого роста блондинка с безупречной фигурой, она была внимательной и мягкой в обращении, но с заметным чувством собственного достоинства. Сразу чувствовалось, что это опытный и умный работник. Рыбкина была одного звания со мной — старший лейтенант, но ходила не в форме. В первый раз я увидела ее в длинном строгом платье с еле заметной вышивкой — одеваться она умела.
(текст оборван на главе «Московское подполье»)
