Андрей знал этого парня.
Как поезд пронеслось воспоминание: недавний, совсем недавний приезд с дачи… Возвращались с отцом вечером. О, какая это была упоительная езда сквозь ночь, сквозь звёзды, сквозь огни города. Каким уютным, приспособленным для житья казался из окон мир. Матовый, цвета слоновой кости руль едва скользит в руках шофёра — и машина покорна ему, как весь окружающий мир, покачивающийся на тёмных ночных волнах, о данный момент покорён Андрею. Где вы, страсти земные и боли? В подобные минуты одновременного мягкого покоя и стремительного движения Андрей ощущал всю радость и полноту бытия, невыразимую свободу, то самое чувство полёта — вольного, ни к чему не обязывающего, которое казалось ему частицей общего звёздного покоя и как бы ставило знак равенства между мятущейся личностью Андрея и блистающим и бессмертным ночным небом. Превыше всего в жизни ценил Андрей эти моменты. Душой становился возвышеннее и яснее.
Вот и их двор, переходящий в парк, вот их подъезд — сплошные тёмные окна, только одно под самой крышей светится да ещё одно на первом этаже. Возле этого окна и притормозила машина.
Жёлтый свет сочился из окна. Не знали, не ведали люди за столом, что кто-то их видит. Жгучее, неистребимое любопытство человека к людям вообще приклеило Андрея к окну. Всё происходящее там происходило как бы и с ним, только в другом каком-то измерении, так ему казалось. Это он, Андрей, был в ответе за то, что там происходило, так ему представлялось.
«Ну вот что, ублюдок, — тяжело сказал отец сыну, — надоело мне тебя бить, но, видно, ничего другого ты не понимаешь…» Дальше всё было быстро. Оплеуха сбросила сына со стула. В глазах у него вспыхнуло бешенство, и он крикнул отцу что-то такое, что отец совсем потемнел лицом, вскочил, сломал о пол стул и, держа в руке ножку, белеющую изломом, отшвырнул вцепившуюся в него мать и пошёл на сына. Первый удар пришёлся сыну в плечо. Он упал. В этот самый момент Андрей вцепился руками в карниз, ломая ногти, подтянулся, вскочил на подоконник, а оттуда прыгнул в комнату. «Не смейте! Не смейте!» — повис на занесённой руке. Воспользовавшись заминкой, сын поднялся, с ненавистью взглянул на Андрея, прошипел: «Откуда ты здесь такой взялся? — Потом крикнул по-дурному: — Задавлю! Всех задавлю!» — и выскочил из окна в ночь, в парк, равнодушно шумящий ветвями. Отец устало опустил руки. Не глядя на Андрея, подошёл к столу, налил себе вина. Мать всхлипывала. Андрей забрался на подоконник, спрыгнул во двор.
Вот этот самый, скрывшийся в ночи парень стоял сейчас перед Андреем и, к великому неудовольствию чернозубого Толяна, не спешил давать команду начинать забаву.
— Послушай, — будто бы что то человеческое мелькнуло а глазах парня, — это ты тогда влез в окно?
Андрей молчал.
— Ты с четвёртого этажа. Твой папаша приезжает на чёрном лимузине? Чего ты молчишь?
— Так-так… — закривлялся, захихикал Толян, — начальничка, значит, сыночек… — И истерически взвизгнул: — А я вот пролетарского происхождения, у меня мама уборщица, а папанька без вести пропал! Что ж я перед тобой, падлой, на коленочки должен? Ай пожалей, ай не засади!
— А ты бы зубки почистил! — прошептал Андрей, чувствуя, как свинцовой становится кровь, как наливаются свинцом лицо, плечи, руки, кулаки, — Кто же тебя с такими зубами а лимузин-то пустит…
— Ты лучше о своих побеспокойся! Тебе-то уж нечего будет скоро чистить!
Незаметно образовали они вокруг Андрея треугольник. Двое уже с неприязнью посматривали на красавчика, которого Андрей недавно выручал в жёлтом окне. Тот по-прежнему держал руки в карманах, глядя куда-то поверх деревьев, и не мог Андрей разобрать, что там у него в глазах.
Не желая, чтобы кто-нибудь из них оказался сзади, Андрей отпрыгнул, налетел спиной на беседку.
— Делай его, Толян! — крикнул красавчик, но уже было поздно.
Спружинив о беседку, вложив всю силу летящего тела в удар, Андрей сокрушил чернозубого, кулаком ощутив, как сдвинулась под ударом его челюсть. Сразу стало веселее. Слишком уж была отвратительна мысль, что его будет избивать этот чернозубый. Однако тут же две вспышки слева и справа охладили пыл, это синхронно сработали два других парня. Чернозубый скулил, путаясь под ногами, с превеликим трудом поднимаясь.
— Что же ты такое делаешь, падла? — растерянно спросил один, медленно опуская руку в карман. — Теперь же придётся тебя…
— Меня? — чуть не задохнулся от ярости Андрей, такими дикими, нелепыми показались слова. Единственной, бесценной его жизнью будет распоряжаться гнусная кепка! — Меня… Придётся… Что же ты такое посмел сказать? — отходя, заворожённо глядя на руку, погружённую в недра кармана, Андрей чуть было не оступился. Но слово «посмел» вновь потрясло, парализовало парня. Андрей мгновенно нагнулся. Поднялся, держа в руке обломок кирпича. — Меня… Придётся? Такое… посмел сказать? — Брошенный обломок угодил точно в локоть парня. В этот же самый момент Андрей оказался на земле. «А про красавчика-то забыл!» — мелькнула мысль и погасла, так больно вошёл в рёбра ботинок оклемавшегося чернозубого.
— А сейчас, падла, землю будешь, жрать! — услышал Андрей его омерзительный голос.
«Сосчитаю до десяти и встану… Сосчитаю до десяти и встану…» — шептал Андрей, уже не обращая внимания на удары, лишь укрывая голову и лицо.
Чёрный мягкий лимузин, сад, дача, окно, смотрящее в звёздное небо, фасады и шпили на картинках, белый волк и белый старец — Друг чёрного коршуна — всё это было давно и не с Андреем. Прежний мир затаился в ужасе. Здесь же деревья начали холодными зелёными кронами, жестокие, безжалостные…
— Десять! — крикнул Андрей и действительно вскочил. Открылось второе дыхание.
Отступая, он оказался на песчаной дорожке, по которой шагала… Анюта Захарова! Андрею показалось — это галлюцинация. Ему прекрасно был известен маршрут её возвращения из школы: по проспекту шла Анюта, равнодушно поглядывая на витрины, а потом по переулку мимо кинотеатра, вдоль углового дома, где у водосточной трубы всегда стояла, круглый год одетая в одно и то же чёрное пальто, старуха со слезящимися красными глазами и сверлила равно подозрительным взглядом всех проходящих. Казалось, незримую какую-то бухгалтерию ведёт старуха.
Произошло чудо. О, как внезапен, как ошеломляющ был бросок избитого, истерзанного Андрея на врага и удар ногами в грудь, потом падение, потом пружинистый подъём, боевая стойка. Белый волк и седой старец, должно быть, помогли Андрею применить на практике недавно виденный в кино приём. Чернозубый Толян — опять он! — повалился, нам сноп. Ему, а не Андрею пришлось сегодня жрать землю.
— Андрюха! Петров! Держись! Мы сейчас! — услышал Андрей голос Володи Захарова. — Мужики, быстрей!
За Володей куда с меньшим энтузиазмом поспешали какие-то взрослые ребята в спортивных костюмах, Володя нёсся по парку, размахивая кривой суковатой дубиной.
— Ладно, сынок, перенесём… — Бросив извечную свою угрозу, хулиганы отошли.
Толян шёл с трудом.
Володя едва сумел затормозить.
— Я видел! Я видел! — Он захлёбывался от восторга. — Как ты его ногами, а? Как ты его, а!
Анюта стояла рядом, золотистые глаза задумчиво мерцали, однако не выражали восхищения.
— Эй ты, боец!
Андрей оглянулся.
К нему обращался красавчик, которого недавно бил отец в жёлтом окне.
Андрей понимал; лишь молчание, мёртвое молчание может сейчас спасти, сохранить его ореол победителя, саму победу. И он молчал.
— Хочешь, я сейчас тебя один на один сделаю?
— Да пошёл ты… — Володя хотел вмешаться, но Андрей его остановил.
— Ну? — крикнул красавчик.
Андрей по-прежнему молчал, потирая скулы.
— Везёт же дурачку… — Закурив, красавчик направился в сторону беседки. Он шёл легко, пружинисто, казалось, ему хочется подпрыгнуть и схватить веточку…
— Это Сёмка, — задумчиво сказала Анюта. — Его все здесь боятся. А те двое из дома через дорогу. Этот Толян — такая дрянь. Они на тебя напали, да?
