языке чучуни, благо успел привесить к уху универсальный лингвотранслятор, изготовленный умельцами КОМКОНа. Последние слова «агента Саада» еще звенели в стылом воздухе, когда по правую руку от него начал расти неровный строй «добровольцев».
Поздняя приполярная весна горазда на сюрпризы. Только что пригревал Мировой Свет, так что приходилось откидывать на спину капюшон и до пупа расстегивать молнию комбинезона, как вдруг с закраин выгнутого горизонта скатывались мохнатые стада туч, поднимался ледяной ветер и начиналась метель.
Глядя на согбенные фигуры своих попутчиков, Эспада в который раз мысленно поблагодарил экипаж исчезнувшей «Тасмании» за то, что они «потеряли» на Саракше целый контейнер со снаряжением. Конечно же, все эти люди в одинаковых комбинезонах и унтах, со стороны так похожие на ушедших в небытие Следопытов, не были ему особенно нужны, но Эспада взял на себя эту обузу, потому что понимал: стоит им остаться без него, как все эти островитяне, мародеры, чу-чуни, мутанты начнут рвать друг друга в клочья – из-за заплесневелого сухаря, драной портянки, ради утоления похоти. Искусно наложенная психомаска уроженца столичных трущоб слетела с эмиссара СГБ, как шелуха с орехового ядрышка. И Диего Эспада вынужден был стать самим собой: землянином, коммунаром, для которого жизнь и благополучие человеческих существ – высший закон.
«Надо будет потребовать от старины Грегори, чтобы получше прилаживал свои психомаски, – думал Эспада, на ходу стирая с лица творожистую корку из замерзающего снега. – Иначе все эти грядущие прогрессоры – мышцы, маска, челюсть, – которых он обещает выпекать, будто алапайчики, окажутся ни на что негодными, когда вдруг обнаружат свою мягкотелую сущность прямо посреди очередной выгребной ямы…»
Он понимал, что не очень-то справедлив к своим будущим коллегам, да и к себе – тоже. Не был Диего Эспада мягкотелым, как не был совсем уж беспросветно жестоким Васку Саад. Ведь как-никак именно он, выходец из здешней радиоактивной и загазованной «выгребной ямы», вызвал спасательный бот для срочной эвакуации умирающего от множества болезней и облучения старика Тусэя. И нежится теперь старый чучуни в санаториуме «Соловки» на берегу некогда вечно студеного, а теперь вечно теплого Белого моря. Эспада едва узнал Тусэя, когда посещал его перед вторым своим отлетом на Саракш. Отъелся старик, помолодел. Жениться надумал, старый хрыч, на своем наблюдающем враче Аннуир Иванове Сидоровой, кстати, чукче по национальности. И, что удивительно, без особого напряжения вжился инопланетянин Тусэй в дивный новый мир. Разумеется, основы были заложены еще в процессе лечения: язык, грамота, умение обращаться с киберами, но уже совершенно самостоятельно освоился он с Линией Доставки, научился управлять глайдером да и в БВИ заглядывать тоже приноровился. И, что характерно, бездельничать Тусэй отказался наотрез. Сам нашел себе работу: поставляет в столовую санаториума свежую форель и стерлядь, вылавливая оных в местных речушках при помощи самодельной первобытной снасти.
«Жаль, что нельзя всех перевезти на Землю, – подумал Эспада. – Вылечить, научить жизни, а не выживанию, умению радоваться бытию, а не страшиться каждого нового дня… Жаль. Народы нельзя лишать собственной истории – это, конечно, верно, это догма прогрессорства, но откуда им, обитателям Саулы, Руматы, Саракша, знать о наших догмах? Мы у себя наслаждаемся безопасностью, свободой, творчеством, познанием, а они в своих неуютных мирках умирают каждый день, не видя хотя бы света в конце тоннеля. Конечно, эвакуировать целую планету невозможно, но отдельного человека – вполне. А порой и необходимо…»
Сквозь завывания метели донесся злорадный нечеловеческий хохот. Он звучал со всех сторон, гулко отзываясь и дробясь в скальных останцах. Отряд «добровольцев» немедленно прекратил движение. Женщины ответили дикому хохоту визгом, а мужчины, выплевывая «массаракши», ощетинились стволами винтовок.
Облом протиснулся к Эспаде, проорал на ухо:
– Полярные упыри, провались они в массаракш! Считай – пропали. Зимой они у меня полбанды сожрали.
– А ну без паники! – гаркнул Эспада. – Вуул, Маар, Доррл! Занять круговую оборону. Стрелять во всему, что движется. Зажечь фальшфейеры!
Моряки, даром что принадлежали флотам враждующих держав, окриками, пинками, а то и прикладами сбили человечье стадо в кучу. Вспыхнули в метельной мгле багрово-алые пламена фальшфейеров. Треснули несколько выстрелов. Упыриный хохот мгновенно превратился в жалобный визг и зловещий, не предвещающий ничего хорошего вой.
«Лева Абалкин мне никогда не простит, – подумал Эспада. – Но не умею я договариваться с четвероногим зверьем…»
Огромная зверюга обрушилась в середину толпы. Крик ужаса и боли огласил окрестности. Эспада выхватил кортик, полоснул по жесткошерстному боку, но клинок соскользнул. Матерый упырь, ростом без малого с теленка, подхватил Студента за шкирку, будто щенка, и канул во мглу. Оборона оказалась прорванной изнутри. Не обращая внимания на предупредительные окрики, женщины и некоторые мародеры бросились врассыпную. Упыри заулюлюкали, защелкали, заголосили. В их голосах Эспаде слышалось злорадство высших существ, устроивших развлечения ради охоты на низших.
«Они же передушат нас, как крыс, – подумал Эспада. – Надо прорываться…»
– А ну, братва, за мной! – крикнул он.
Огромная пасть щелкнула сабельными клыками в полуметре от его лица. Эспада пальнул из «кобольда». Упырь рухнул, пятная свежий снег алой кровью. Шарахнули когти по валуну, но очутившийся рядом мичман принял зверюгу – судя по размерам, щенка-подростка – на лезвие кортика. Пропорол брюхо мастеровитым ударом знатока ножевого боя и едва успел отскочить, чтобы раненый упырь не откусил ему руку.
Морпехи под командованием сержанта Доррла вырвались из упырьего окружения и воссоединились с небольшой группкой, сплотившейся вокруг Эспады. Скорострельные следопытские карабины, чьи пули пробивали даже шкуру марсианской пиявки; убойные имперские «василиски», а скорее всего – человеческая ярость, страшнее которой нет ничего под Мировым Светом, – охладили охотничий пыл киноидов. Унося добычу и своих раненых, они пропали за серой мутью непрекращающейся метели.
Люди сидели на узкой полоске пляжа, усеянного серой в блестках инея галькой. Справа шуршал прибой. Слева громоздились обглоданные полярными ветрами и зимней стужей скалы. Судя по карте, до цели оставалось с километр, не больше. Но последний переход был самым долгим. И все девять человек, выжившие после схватки с упырями, вымотались до предела. Эспада вынужден был объявить привал, хотя не чувствовал усталости, особенно теперь, когда до загадочной «кладки» было пятнадцать минут ходу.
– Чего приуныл? – осведомился Облом, облизывая алюминиевую ложку. – Налегай, господин Саад. Чем больше употребим внутрь, тем меньше придется тащить на горбу…
Перед ним стояло уже два опустошенных вакуум-термоса из-под живого мяса, и он присматривался к третьему. В свинячьих глазках бывшего Неизвестного Отца светилась только одна мысль: пожрать еще или уже хватит?
– Нет аппетита, – отозвался Эспада.
– Поэтому ты и Шкелетик, – резюмировал бывший главарь мародеров. – Мы уж, почитай, третьи сутки идем, а ты и двух банок не осилил…
Эспада вздохнул, откупорил термос, кортиком располосовал нежно-розовую, словно бы дышащую, массу крест-накрест. Пару кусочков он съел сам, остальное вытряхнул в горловину своего рюкзака. В нем немедленно заскреблись и заскрипели пленные мокрицы.
– Не пойму я тебя, господин Саад, – проговорил Облом. – Какого массаракша ради ты тащишь на себе этих тараканов да еще жрачку на них переводишь? Передавить эту мутированную нечисть и дело с концом.
– Считай, что они нужны мне как свидетели, – отозвался Эспада.
Облом загоготал, едва не подавившись витаминизированным молоком, которое прихлебывал из пластиковой бутылочки.
– Ну уморил, – подытожил он, утираясь. – Ладно, раз чувство юмора при тебе, не пропадешь. А то я смотрю, больно ты переживаешь из-за придурков этих, что сами к упырям в пасти полезли… Кого там
