— Нет. Есть ограничение. Два ограничения. Три ограничения.
Я подождал, пока он прекратит считать. Три, по-видимому, оказалось пределом.
— И что это за ограничения?
— Во-первых, предмет в настоящем должен находиться в фокусе, иначе я не смогу сфокусировать на нем в прошлом.
— То есть вы не можете получить из прошлого то, что сейчас не видите?
— Да.
— В таком случае препятствия номер два и три представляют чисто академический интерес. Но все же каковы они?
— Я могу переместить из прошлого только грамм материала. Грамм! Тринадцатая часть унции!
— А в чем дело? Не хватает энергии?
Мой дядя Отто ответил нетерпеливо:
— Это универсальные экспоненциальные отношения. Всей энергии вселенной не хватит, чтобы два грамма принести.
Звучит туманно. Я спросил:
— А третье препятствие?
— Ну. — Он колебался. — Чем больше отделены друг от друга два фокуса, тем гибче связь. Нужно уйти на большую глубину, прежде чем настоящее потянет обратно. Другими словами, я в прошлое на сто пятьдесят лет углубиться должен.
— Понятно, — сказал я (на самом деле совсем нет). — Подведем итоги.
Я старался говорить как юрист.
— Вы хотите доставить из прошлого нечто такое, что принесло бы вам капитал. Оно должно существовать сейчас, вы должны его видеть, так что это не может быть утраченная историческая или археологическая ценность. Это нечто должно весить меньше одной тринадцатой унции, так что это не может быть бриллиант Куллинан или что-то в этом роде. Оно должно быть старше ста пятидесяти лет, так что редкой маркой быть тоже не может.
— Совершенно верно, — подтвердил дядя Отто. — Ты понял.
— Что понял? — Я задумался на две секунды. — Ничего не могу придумать, — сказал я. — Ну, до свиданья, дядя Отто.
Я не думал, что сработает, просто попробовал.
Не сработало. Руки дядя Отто сжали мои плечи, и я стоял на цепочках на дюйм над полом.
— Вы порвете мне пиджак, дядя Отто.
— Харалд, — сказал он. — Как юрист клиенту ты должен мне больше, чем просто «до свидания».
— Я не принимал поручения, — умудрился я прохрипеть. Воротник начал пережимать мне шею. Я попытался глотнуть, и верхняя пуговица рубашки отскочила.
Он стал уговаривать меня:
— Между родственниками поручение — это простая формальность. Ты должен верно служить мне как клиенту и как дяде. К тому же если ты мне не поможешь, я свяжу тебе ноги за шеей и буду играть тобой, как баскетбольным мячом.
Ну, как юрист, я всегда восприимчив к логике. Я сказал:
— Сдаюсь. Вы выиграли.
Он выпустил меня.
И тут — когда я оглядываюсь, именно это кажется мне самым невероятным, — мне пришла в голову мысль.
Гигантская идея. Идея-кит. Такая, которая человеку приходит раз в жизни.
В то время я не все рассказал дяде Отто. Мне нужно было несколько дней, чтобы подумать. Но я сказал ему, что делать. Сказал, что ему придется поехать в Вашингтон. Спорить с ним нелегко, но, с другой стороны, если знать моего дядю Отто, есть способы.
Я отыскал в своем бумажнике две жалких десятидолларовых бумажки и дал ему.
И сказал:
— На поездной билет я вам выпишу чек, а две десятки сможете взять себе, если я вас обманул.
Он подумал.
— Ты не дурак, чтобы рисковать двумя десятками, — признал он.
Он абсолютно прав…
Он вернулся через два дня и объявил, что объект в фокусе. В конце концов он ведь выставлен на всеобщее рассмотрение. В заполненной азотом герметичной витрине, но дядя Отто сказал, что это не имеет значения. И в лаборатории, в четырехстах милях, фокусировка оставалась точной. Дядя Отто и в этом заверил меня.
Я сказал:
— Две вещи, дядя Отто, прежде чем мы что-то сделаем.
— Что? Что? Что? — Он очень долго продолжал: — Что? Что? Что?
Я сообразил, что он беспокоится. И сказал:
— Вы уверены, что если мы принесем из прошлого кусочек чего-то, этот кусочек не исчезнет из объекта в настоящем?
Дядя Отто потрещал большими костяшками и ответил:
— Мы создаем новую материю, а не крадем старую. Зачем иначе нужна была бы такая огромная энергия?
Я предъявил второй пункт.
— А какова будет моя плата?
Можете мне не верить, но до сих пор я даже не упоминал о деньгах. Дядя Отто тоже, но это не удивительно.
Его рот растянулся в подобии улыбки.
— Плата?
— Десять процентов с общей суммы, — объяснил я.
Его челюсть обвисла.
— А какова общая сумма?
— Может, сто тысяч долларов. У вас остается девяносто.
— Девяносто тысяч! Дьявол! Чего же мы ждем?
Он подскочил к машине, и через полминуты на подносе появилось изображение пергамента.
Пергамент был исписан мелким четким почерком и походил на образчик старых соревнований по каллиграфии. Внизу подписи: одна большая и пятьдесят пять маленьких.
Забавно! Я чуть не задохнулся. Репродукции я видел много раз, но ведь это оригинал. Подлинная Декларация Независимости!
Я сказал:
— Будь я проклят! Вы это сделали.
— А сто тысяч? — спросил дядя Отто, переходя к сути.
Наступило время объяснить.
— Видите, дядя, внизу листа подписи? Это фамилии великих американцев, отцов своей страны, кого все мы глубоко почитаем. Все касающееся их интересует подлинного американца.
— Ну, ладно, — проворчал мой дядя Отто. — Сейчас подыграю тебе на флейте «Звездно- полосатый».
Я тут же рассмеялся, чтобы показать, что принял его слова за шутку. Альтернатива шутке совершенно невыносима. Слышали когда-нибудь, как мой дядя играет на флейте «Звездно-полосатый»?
Я сказал:
— Один из подписавших, представитель Джорджии, умер в 1777 году, на следующий год после подписания Декларации. Он мало что оставил, поэтому аутентичный экземпляр его подписи чрезвычайно ценен. Его звали Баттон Гвинетт.
— А как это нам поможет получить деньги? — спросил дядя Отто, его мозг, как всегда, цеплялся за вечные истины вселенной.
