и посадку.
Ему захотелось рассказать, как в Алжире во время войны он видел горящий вертолет. В нескольких метрах над землей аппарат повис, как огромная муха, потом вдруг неизвестно почему закачался, резко нырнул и опрокинулся. Пламя было, как при вспышке магния. И никакого взрыва, только густой черный дым и огонь, и вой пожарных сирен, и снежный саван пены из огнетушителей над жалким холмиком чуть больше метра высотой — один лишь мотор и остался от этого вертолета.
— Погода прекрасная, мосье Боск, — сказал Фред Харди. — Вы долетите великолепно. Смотрите, ваш рейс уже объявили.
Жером Боск повернулся к светящемуся панно, поискал глазами и прочел: «Рейс 713. Боинг, Париж- Нью-Йорк-Майами-Нассо, зал 32».
— У нас достаточно времени, — успокоил его Харди. — Право, вам стоит купить газеты, книгу, трубку, табак. Или вы предпочитаете в полете поразмышлять? В самолетах так хорошо думается, никто не мешает.
Взгляд Жерома Боска скользнул на две строчки ниже: «Париж-Лондон, Эр Франс, рейс А, зал 57, Рейс Б, зал 58».
— Это ваши рейсы?
Фред Харди посмотрел на панно.
— Хм, их, оказывается, два!
— На каком самолете вы полетите? — спросил вдруг Жером Боск.
— Это не имеет значения, — сказал Харди. — Если на рейс А не будет мест, меня посадят на рейс Б. Насколько я знаю, они прибывают одновременно. «Но если с самолетом рейса Б что-нибудь случится, — подумал Жером Боск, — может быть, стоит потребовать место на рейс А? Впрочем, с математической точки зрения шансы равны. Как тут выбирать?»
— Вас спрашивают, — сказал Фред Харди.
— Меня? Кто?
— Вызывают по радио, — сказал Харди. — Может быть, господин Вильденштейн?
Он улыбался, легко держа сигарету пальцами, элегантный, безупречно одетый, с черной сервьеткой, положенной рядом на ручку кресла.
Радио молчало. Затем:
— Мосье Жерома Боска просят зайти в приемную аэропорта, — произнес какой-то бесполый и вместе с тем женский голос, вернее, ангельский, слишком серьезный, слишком мягкий, слишком спокойный.
— Наверное, вас просят к телефону, — сказал Фред Харди. — Вот сюда. Прямо. Хотите, я куплю вам газеты? Может быть, трубку? Пенковую или вересковую? Какой табак вы предпочитаете, мосье Боск? Голландский или данхилл?
Но ошеломленный Жером Боск уже уходил, спотыкаясь. Чересчур много шума. Чересчур много лиц. Как бы не заблудиться. Где же это? Таблички на дверях. Вот приемная.
Он уцепился за стойку, как утопающий. Он понял. Эта мысль только что пришла ему в голову. До сих пор она металась, как рыбка в закрытом аквариуме. В круглом аквариуме. Теперь он понял. Он верил всему.
— Я Жером Боск, — сказал он женщине с улыбающимся лицом, в сером берете, лихо надвинутом на лоб. Глаза у нее были неестественно большие, густо подмазанные черной краской, и зубы тоже неестественно крупные.
— Меня только что вызывали, — нервно пояснил Жером Боск. — Я Жером Боск.
— Да, конечно, мосье Боск. Минуточку, мосье Боск.
Она нажала невидимую кнопку, сказала что-то, выслушала ответ.
— Вас к телефону, мосье Боск. Третья кабина. Нет, не сюда. Кабина налево.
Дверь закрылась за ним автоматически. Стало тихо. Рев самолетов сюда не доходил. Он снял трубку и, не дожидаясь ответа, сказал:
— Я не хочу лететь.
— Ты не можешь теперь отступить, — сказал голос левого телефона, голос твердый и решительный.
— Тот, другой, — сказал Жером Боск, — он звонит не из твоего будущего. Он звонит из другого будущего. С ним что-то случилось. Он сел на самолет, и произошла катастрофа, и он…
— Ты сошел с ума! — сказал твердый голос. — Ты просто боишься лететь и выдумываешь бог знает что. Я тебя хорошо знаю, представь себе.
— Может быть, я выдумываю и тебя тоже? — сказал Жером Боск.
— Послушай, мне и так еле удалось до тебя дозвониться. Я знал, что ты снова начнешь колебаться. Но я не хочу, чтобы ты упустил эту возможность.
— Если я не полечу, — сказал Жером Боск, — ты не будешь существовать. Вот поэтому ты и настаиваешь.
— Ну и что? Ведь я — это ты, не так ли? Я тебе все рассказал. Ибица. Акапулько. Все время можно писать. И Барбара. Боже мой, я не должен тебе этого говорить, но ты женишься на Барбаре. Не можешь же ты от нее отказаться! Ты ее любишь.
— Я с ней еще незнаком, — сказал Жером Боск.
— Скоро познакомишься. Она будет от тебя без ума. Но не все сразу. Десять лет, Жером, у тебя впереди больше десяти лет счастья! Она будет играть во всех твоих фильмах. Ты будешь знаменит.
— Дай мне подумать, — взмолился Жером Боск.
— А сколько сейчас времени?
Жером Боск взглянул на свои часы.
— Десять минут пятого.
— Тебе пора в самолет.
— Но как быть с другим голосом, который мне звонил неизвестно откуда? Он просил не улетать. Другое будущее, другая вероятность. Он говорил, что звонит из завтрашнего дня.
— Другое будущее? — неуверенно переспросил голос. — Но ведь я уже в будущем, не так ли? Я сел на этот самолет и ничего со мной не случилось. Я летал на самолетах сотни раз. Теперь я член клуба миллионеров. Ты знаешь, что это такое? И ни одной катастрофы.
— Тот, другой, попал в катастрофу, — упрямо сказал Жером Боск.
Тишина. Потрескивание. Какой-нибудь рачок грызет кабель где-нибудь на дне океана.
— Предположим, — сказал голос, — есть какой-то риск. Но почему не рискнуть? Посмотри на статистику. Девяносто девять шансов из ста за то, что ты долетишь благополучно. Даже больше! Девяносто…
— Почему я должен верить тебе? — прервал Жером Боск. — Почему не другому?
— …шансов из двух…
— Алло! — сказал Жером Боск. — Я тебя плохо слышу.
— Но даже если бы оставался один шанс из двух, — теперь голос уже кричал, однако становился все тише, уходил все дальше, словно человек надрывался в наглухо закрытой удаляющейся автомашине, — даже тогда ты должен рискнуть. Ты ведь не хочешь всю жизнь корпеть в своей конторе?
— Нет, — признался Жером Боск, сдаваясь.
Голос ослабевал, уходил, словно тот, на другом конце, погружался в глубину, в путаницу водорослей, уходил в бесконечный лабиринт телефонной сети.
— Торопись! — пропищал он, как комар. — Ты опоздаешь на самолет.
Щелчок.
— Алло! Алло! — крикнул Жером Боск.
Тишина. Аппарат молчал. Он взглянул на часы. Шестнадцать пятнадцать. Подожду еще минуту- другую. Харди, наверное, думает, куда я пропал. Я опоздаю на самолет.
«А может, не улетать?» — спросил себя Жером Боск.
— Уже пора, — с улыбкой сказал Фред Харди. — Я купил вам сервьетку. И пенковую трубку. Господин Вильденштейн предпочитает пенковые трубки, потому что их не надо — как это вы говорите? — обкуривать. Три пачки табаку. Газеты — «Монд», «Фигаро», «Нью-Йорк таймс», «Пари-матч», «Плейбой» и последний
