будь у меня эти запертые в сейфе заметки и диаграммы, я, возможно, понял бы куда больше.
По прошествии часа я решил бросить это бесполезное занятие. Я ушел из института и отправился домой, но, когда я был уже у дверей, мне ужасно не захотелось идти к себе. Вместо этого я вывел машину и через минуту уже катил по Ридинг-роуд, сам не понимая, как это вышло. Когда Джин отворила на мой звонок, вид у нее был удивленный.
— О!.. — воскликнула она и немного побледнела, потом покраснела. — Фредди задержался в Четвертой лаборатории, — добавила она неестественно спокойным голосом.
— Он мне не нужен, — сказал я. — Я пришел поговорить с тобой о материалах, которые остались от твоего отца там, в лаборатории.
С минуту она колебалась, потом распахнула передо мной дверь.
— Ну что ж, — сказала она каким-то неопределенным тоном, — входи, пожалуйста.
Я был у нее в доме впервые. Я последовал за ней в большую уютную гостиную, выходившую окнами в сад. Никогда еще я не ощущал такой неловкости, как в начале нашей встречи. Мне все время приходилось напоминать себе, что это не с ней я виделся днем. С этой Джин я не разговаривал больше трех лет, и мы общались лишь по делам службы. Чем больше я смотрел на нее, тем глубже становилась пропасть между нами.
Я принялся сбивчиво объяснять ей, что у меня возникла новая идея, за которую мне хотелось бы взяться. Что отец ее, хотя и не добился успеха, заложил основы для большой работы, что жалко будет, если все это пропадет, и что он сам бы решил точно так же…
Джин слушала с таким видом, будто ее больше всего на свете занимал узор коврика перед камином. Некоторое время спустя она все-таки подняла голову, и глаза наши встретились. Я мгновенно потерял нить своих рассуждений и принялся отчаянно барахтаться в словах, пытаясь снова ее поймать. В страхе я уцепился за какие-то несколько фраз, и они помогли мне выплыть, но когда я наконец добрался до берега, у меня осталось чувство, что все это время я говорил на каком-то непонятном мне самому языке. Я так и не понял — был какой-то смысл во всем, что я говорил, или нет.
С минуту она продолжала смотреть на меня, но уже не такими чужими глазами, потом сказала:
— Да, ты, наверно, прав, Питер. Я знаю, ты с ним поссорился, как и все остальные, но рано или поздно кому-то придется пустить в ход его аппараты, иначе их демонтируют, и, по-моему, он предпочел бы, чтоб это был ты, а не кто-то другой. Тебе что, нужно от меня письменное согласие?
— Да неплохо бы, — согласился я. — Ведь некоторые из этих аппаратов стоят диких денег.
Она кивнула и перешла к маленькому бюро. Вскоре она вернулась, держа в руках лист бумаги.
— Джин… — начал я.
Она стояла, держа бумагу в протянутой руке.
— Что, Питер?..
— Джин, — опять начал я. Но тут я с прежней отчетливостью ощутил всю абсурдность нашего положения. Она наблюдала за мной. Я взял себя в руки.
— Понимаешь, я никак не могу достать его записи. Они ведь заперты, — добавил я поспешно.
— А… да, да! — сказала она, словно возвращаясь откуда-то издалека. Затем уже другим голосом добавила: — А ты узнаешь этот ключ, если увидишь? Там наверху целая коробка его ключей.
Я не сомневался, что узнаю. Я частенько его видел, когда работал со стариком.
Мы поднялись наверх. Здесь в одной комнате, отведенной под чулан, было навалено множество всякого хлама и стояло с полдюжины сундуков. Она открыла один сундук, другой и нашла коробку с ключами. Там было два похожих ключа, поэтому я сунул оба в карман, и мы двинулись вниз.
Мы были уже на середине лестницы, когда отворилась входная дверь и вошел ее муж…
Вот так все и случилось…
Человек двадцать или тридцать, включая директора, видели, как мы под руку шли по институтскому двору. Жена застала меня с моей бывшей невестой, которую я принимал у себя в ее отсутствие. Миссис Терри наткнулась на нас в верхней комнате кафе «Юбилейное». Разные люди видели нас в разных местах, и почти у всех у них, оказывается, были в отношении нас давние подозрения. И наконец, ее муж нежданно-негаданно застал свою жену с ее бывшим женихом в тот самый момент, когда они спускались из спальни.
К тому же все доводы, которые я мог привести в свое оправдание на суде, звучали бы, право, весьма неубедительно.
А главное, мы с Джин обнаружили, что нам обоим совсем не хочется отстаивать свою невиновность.
Х. ГАРСИЯ МАРТИНЕС
ДВОЙНИКИ
Сколько я себя помню, мне всегда нравились истории о приключениях. И я пришел к выводу: чтобы стать героем одной из них, надо быть дерзким, напористым, смелым — таким, каким я никогда не был; надо быть сильным и атлетически сложенным, как Рауль Конвэй (есть у меня такой знакомый). Мне и в голову не приходило, что со мной может случиться что-то, не имеющее отношения к моей работе в статистическом отделе Центра психосоциальных исследований. Время мое было занято, во-первых, беспрерывными попытками пробудить в Пауле хоть какой-то интерес к моей особе и таким образом не допустить, чтобы стройный, сильный и уверенный в себе Конвэй отбил ее у меня, а во-вторых, подготовкой к телевизионному конкурсу «События года», единственному мыслимому для меня способу молниеносно разбогатеть и, быть может, хоть таким путем добиться, чтобы Паула стала моей женой.
Первый тур конкурса (нашумевшие газетно-журнальные публикации года) я успешно прошел: мнемотехника — мое хобби.
Итак, я был абсолютно убежден, что являюсь полной противоположностью героям приключенческой литературы, а поскольку в глубине души мне все-таки хотелось быть таким, как они, я при первой возможности уходил с головой в чтение какого-нибудь лихого романа, с героем которого себя отождествлял. И вот однажды случилось так, что я был один в кабинете, а пневматическая почта, будто сжалившись надо мной, на какое-то время перестала доставлять мне свежую корреспонденцию. Только я принялся за чтение увлекательной книги, как события ринулись на меня лавиной.
Едва я дошел до места, где героя, межзвездного путешественника, атакуют высокоцивилизованные космические чудовища, как передо мной что-то ярко сверкнуло и чьи-то сильные руки сжали мои плечи.
Я попытался вырваться, но безуспешно: меня силой впихнули обратно в кресло, с которого мне удалось было привстать, и ослепили вспышками света — из-за них я не мог разглядеть, что происходит в комнате. Я застонал, потом услышал голоса — в них не звучало никакой угрозы. Говорили на моем родном языке; растерянность моя от этого только увеличилась.
— Улыбнитесь, Суарес!
— Поздравляем!
— Сеньор Суарес, скажите правду нашим слушателям: рассчитывали вы, что будете выбраны для участия в проекте «Сотрудничество»?
— Сеньор Суарес, посмотрите, пожалуйста, на мою руку! Так, правильно! А теперь, не сводя с нее глаз, расскажите телезрителям, какие чувства вызвало в вас известие о том, что вы будете первым из граждан нашей страны, поднявшимся в космос?
— Я? Вы не ошиблись? — пролепетал я.
Тут же был и Рауль Конвэй, шеф департамента по выявлению инициативных личностей, с лицом, искаженным завистью и страхом (кто знает, как случившееся будет воспринято Паулой?). Он обратился ко мне с небольшой иронической речью: надо думать, мне был известен день, когда Машина выберет идеального кандидата в космонавты для международного орбитального полета? И не смешно ли строить из себя скромника, когда один лишь факт выбора сам по себе уже означает, что я получу целое состояние, а мое имя войдет в историю? Или я хочу заставить их поверить, что я в отличие от всех прочих испанцев в
