беды. Он не утерпел, приподнял руку и замахал над головой. Глаза Марфеньки и Ваняты встретились. Вполне возможно, вспомнила она жаркий летний день, когда шли они по оврагу, и клятву, которую придумал для всех Пыхов Ким. Может, так, а может, и не так. Но Марфенька вдруг встала на цыпочки, вытянулась вся и голосом торжественным и страстным сказала:
— Мы тоже будем колхозниками!
Все захлопали Марфеньке, а духовой оркестр, который давно ждал подходящего случая, рявкнул во все свои трубы. Марфенька сбежала со сцены, села на прежнее место, рядом с Ванятой. Она долго сидела молча, покусывая спекшиеся от волнения губы. И только потом, когда с трибуны уже говорил другой бригадир, тихо, почти шепотом, спросила Ваняту:
— Ничего я выступала?
— Здорово! — сказал Ванята. — Я так не умею. Правильно тебя бригадиром выбрали.
Но самого конца дожинок ребята не увидели. После циркачей к ним подошла тетя Клаша с красной повязкой на рукаве и сказала:
— Теперь хватит. Хучь и уважаемые, а пора спать. Выметайтесь усе до одного!
Спорить с тетей Клашей и прятаться не имело смысла. От нее — это Ванята уже проверил — нигде не спрячешься, даже за сценой. Она знала в зале все тайники и безошибочно вытаскивала оттуда за шиворот безбилетников. В клубе была ее полная и неразделимая власть.
Ванята огорченно вздохнул и пошел к выходу.
У дверей его поджидала мать. Щеки матери порозовели, а морщинки на лбу разгладились, вытянулись в тонкие, почти незаметные ниточки.
— Можно мне остаться? — спросила она. — С народом немного побуду…
— Конечно, мам!
— Ну, иди, сынок! Деда Антония захвати. Видишь, дремлет…
Опустив голову, дед Антоний сидел в первом ряду. Дед утомился за долгий день, выпил перед праздником рюмку и весь вечер добросовестно проспал.
— Пойдемте, дедушка!
Дед Антоний встрепенулся, захлопал глазами.
— А? Что? Кто тут?
— Домой пойдемте, говорю!
Дед Антоний понял, наконец, в чем дело. Он вытер ладонью лицо, прогоняя остатки сна, обиженно сказал:
— Тю на тебя — и все! Я ж ишшо плясать буду. Тоже мне сказанул! Времени ишшо вон скоко!
Дед Антоний вынул из кармана часы, поболтал возле уха, как яйцо.
— Иди, иди! — сказал он Ваняте. — Я ишшо на том свете отосплюсь. Тоже выдумал!
Ванята вышел из клуба. Луна заливала серебряным светом Козюркино. Был виден каждый листок на дереве и каждый камешек на дороге. Где-то высоко-высоко, не нарушая тишины, летел самолет. За рекой маячила строгая серая фигура артиллериста Саши.
Ванята вспоминал праздник, парторга, тетку Василису с белым караваем и девочку, похожую на гриб подберезовик. Вспоминал и улыбался, будто впервые в жизни нашел для себя что-то очень важное и большое:
— Вперед! Крепко, как штык! Навсегда!
