абрикосовых горьковатых орешков есть уже не так хотелось, но Машка сказала, что хлеб и кефирчик вовсе не на её деньги куплены — то есть не на те деньги, что давали нам на карманные расходы Он и тётя Оля.
— Я выцепила Мокруху и сказала ему, что ты, мол, мне должен, конечно, но я добрая, я с тебя не шоколадку за три восемьдесят возьму, а просто трояк. Очень деньги нужны.
— А ты же сказала, что прощаешь проспоренное!
— Сказала, но он и сам не считал, что я ему простила. Проиграл — плати! Закон…
Хотя и казалось мне, что я уже не голодная, но батон съелся очень быстро, даже не получилось оставить кусочек на утро. Хорошо что вовремя подумала об этом и не выпила весь кефир… И как только я наелась, сразу же вспомнила о том, что надо было непременно сказать Машке.
Очень трудно было говорить такое, даже трудней, чем рассказывать о подслушанном разговоре тренера и Костика, потому что там речь шла о нас, а тут — об одном из НАШИХ коней…
Машка долго молчала, а я в это время думала, простит она мне то, что я скрывала правду и врала о прахе, развеянном на горе, или не простит. И что делать, если не простит, как тогда поправить дело, хотя вряд ли это будет поправимо.
— Знаешь, Свет, — сказала Машка наконец, — а я чувствовала что-то «такое», когда мы были на могильнике…
Снова молчание. Потом она продолжила:
— Вы хотели как лучше, когда не говорили мне, потому что считается, скотомогильник — фу-у-у, там коровы дохлые! А ведь это не доказано — насчёт коров. Кто видел, чтобы там какую-нибудь падаль зарывали? Да никто! Место как место… Даже очень красивое…
Я вспомнила: высокое небо с белоснежными многоэтажными облаками, тёмная зелень дубняка, округлым выступом спускающегося к подножию горы, то место, где глинистые жёлтые терраски с молодыми сосенками смыкаются с кофейно-коричневой лесной землёй, поросшей курчавой короткой травкой, кусты шиповника с яркими ягодами, терновник и держи-дерево… Вспомнила и согласилась с Машкой.
Мы уезжали рано, пепельно-розовым пасмурным утром.
Вместо низкого специального фургона-коневозки подъехал крытый «Камаз», разгороженный изнутри на узкие боксы. В передние погрузили, сколько хватило места, тюки прессованного сена, мешки с овсом, наши сёдла, уздечки и рюкзаки с вещами. Я боялась, что увидев машину, Боргез вспомнит неприятное путешествие, закончившееся коликами, но вместо этого «Камаз» напомнил рыжему жеребца-соперника и, прежде, чем подняться в кузов, Борька хорошенько его запугал: громогласно о чём-то проржал, потом продемонстрировал грузовику свой «вид сбоку», приподняв хвост, высоко поставив шею и грозно храпя… После того же, как убедился, что его действия произвели нужный эффект, «Камаз» стоит смирно, не шевелится и в драку не лезет, Боргез медленно, с достоинством возшёл по специальному дощатому настилу в кузов и тут же выдернул клок сена из тюка.
Змея тоже была непривычно тихой, пока её грузили — никого не укусила. Правда, одному человеку всё же достался скользящий удар копытом левой задней, но ведь это же был пахнущий бензином водитель!
Нас провожали все, кроме Ани. Она не разговаривала ни со мной, ни с Веркой и вообще делала вид, что нас нет.
Тётя Оля почему-то стала плакать сейчас, хотя она должна была проводить нас до Симферополя и отдать Алёхину наши документы. И я подумала, что плачет она для того, чтобы водитель и дежурящий с утра Завр увидели, как сильно она любит нас.
Дженни чувствовала, что уезжаем мы навсегда и жалобно скулила, путаясь под ногами.
Мне хотелось поскорее отправиться в путь, и я не понимала, чего мы тут ещё стоим, когда лошади уже в кузове и все вещи погружены. Мысленно я была уже в дороге, а тётя Оля всё обсуждала что-то с водителем «Камаза» и демонстративно кажую минуту вытирала уголком носового платка накрашенные глаза.
Арсен стоял, долго смотрел, как мы грузились, потом, словно решившись на что-то, отвёл меня в сторонку:
— Возьми, только не разворачивай! — с этмим словами он вытащил из-под куртки свёрток и пока я этот свёрток в руки не взяла, успела подумать, что это, наверное, одна из его любимых эротических книжек.
Только свёрток оказался слишком тяжёлым для книги.
— Потом посмотришь, — Арсен сжал на свёртке мою руку и тут уж на ощупь только дурак не догадался бы, что это.
«Король джунглей»!
Я так посмотрела на Арсена, что он понял, что я хотела сказать и ответил:
— Бери-бери, в дороге пригодится, вы же девчонки, вдруг какой-нибудь гад пристанет, да ещё взрослый…
— А… А ты?
— Ну… Вам нужней. А потом, я накоплю денег, заплачу — мне ещё один сделают…
Верка позвала меня:
— Светик, поехали!
Шумно завёлся «Камаз» и пришлось на расстоянии успокаивать Боргеза и Змею.
С Машкой мы попрощались заранее, чтобы никто не видел. Она попросила тогда:
— Свет… Моих родителей не ищи… Нет, поспрашивай про них, только обо мне не говори. Их фамилия — Коваленко. Андрей и Ольга. Они вообще-то из Ростова — на Дону который — но ведь могли же в Днепропетровск переехать…
— Хорошо. Найду и напишу тебе. До востребования, на почту. Ты только заходи и проверяй, а то почтальонша вздумает тёте Оле сказать… Или вообще Этому!
— Не бойся, не попадёт! И… На, держи. — Она протянула мне колечко, красиво сплетённое из упругих чёрных волос. Я сразу догадалась, чья это грива и, хоть не могу терпеть украшений, надела колечко на палец.
Теперь стоит глянуть на руку — вспомню Карагача и Машку.
Сейчас, перед тем, как садиться в кузов, мы только обнялись, первый раз в жизни, раньше такими бабскими нежностями мы не занимались, — и всё.
Машка сказала:
— Встретимся.
— Встретимся, — она не спрашивала и я не отвечала. Так обязательно будет, так просто должно быть. Мы встретимся, и всё у нас будет хорошо.
Мы с Веркой забрались в кузов и устроились на тюках сена перед мордами наших лошадей.
Боргез провёл носом по моим волосам, я погладила его между ноздрей и он губами прихватил мои пальцы.
Водитель мягко, без рывка, тронул машину с места и она медленно поехала вниз.
Звенигородка занервничала, Верка начала её успокаивать, я услышала какие-то незнакомые нотки в её голосе и присмотрелась…
Верка плакала!
Снова она удивила меня… И в это время, пока машина спускалась с горы и мы из-под тента видели только небо, я поняла, чем должна заниматься всю жизнь. Даже мы, всю жизнь проведя вместе, не знаем, выходит, друг о друге почти ничего и друг друга не понимаем. Даже мы, телепаты… Что же говорить о других людях! А ведь, между прочим, если подумать хорошшенько, все неприятности и всё горе в мире происходит от того, что люди не умеют понимать друг друга.
Так и должно быть, настоящие грандиозные мысли не приходят в голову, когда просто ходишь в школу и на тренировки. Они должны приходить в такие моменты, когда жизнь меняется круто, как у жеребёнка, из база взятого в тренинг!
Нельзя научить людей телепатии, зато телепат может, «прослушивая» эмоции, помогать людям понять друг друга!
