голову приходит мысль «выжить», но тут же пропадает, сметенная музыкой, которую я еще слышу, я еще слышу Нину Симон, и меня уже здесь нет, я на Берегу, далеко в прошлом, и жму на акселератор, встает солнце, я не спал всю ночь и вдыхаю запах духов Манон, «Дольче вита», с оттенком сигаретного дыма и ночной сырости и с примесью запаха кофе, и это самый приятный запах в мире, и я говорю себе, что жестоко обгорю на жгучем солнце, если буду ехать до Сен-Тропе без головного убора и в этой футболке с короткими рукавами, и лучи солнца бьют мне в лицо, когда я сдвигаю темные очки, чтобы получше рассмотреть краски утренней зари на лице Манон, и мы катим на полной скорости, через сосны и разбитые ремонтниками участки дороги, расхристанные, умопомрачительные, и мотор урчит, потому что я притормаживаю, чтобы зажечь сигарету, а Манон выхватывает ее у меня из рук, а солнце жарит в зеркальце заднего вида, мы такие молодые, такие красивые, и Нина Симон поет, и Манон тоже поет, блин, до чего же я счастлив, но нет, Манон не поет, Манон кричит, Манон стонет, а кругом ночь, и я так безнадежно неподвижен, никогда в жизни не был таким неподвижным, даже и не пытаюсь шевелиться, а она даже не пытается плакать, Манон кричит: «А теперь сдохни», и я слышу, не знаю точно, в каком порядке, три выстрела подряд и даже чувствую еще боль в ушах и почти одновременно в легком, и жесткая картонка у меня на груди пропитывается кровью, не моей кровью, и в ней тонет слово «КОНЕЦ», и, кажется, написал его я, и горло мое тоже тонет, дышать страшно больно, и все страшно больно, уже ненадолго, говорю я себе, уже ненадолго, и солнца больше нет, нет музыки, нет скорости, резкая остановка, что же происходит, мои скрюченные пальцы на ветровом стекле разжимаются и падают, зеркало заднего вида окрашивается морем крови, кругом ночь, я страдаю, и музыка умолкает, тишина, темнота, страдание, тишина, темнота… темнота… и больше ничего, только Манон, и я сам не знаю, как мне, в этом состоянии, удается произнести так ясно и отчетливо:
— Лучше мне умереть от твоей руки, чем жить без тебя… И честно говоря, цыпочка, ты избавляешь меня от тяжкого бремени.
Глава 19
Занавес. Выход на бис
МАНОН. Вначале я услышала лишь глухой вибрирующий звук, похожий на тот, что бывает под водой или когда проезжающая машина нарушает тишину пустынных улиц на заре и в доме дрожат стекла. Я думала, у меня глюки после всех этих выстрелов, после всего, что я сделала. А потом вибрация превратилась в привычный рокот, который я из-за шока опознала не сразу. Я перестала бежать. В коридоре никого не было. Это были аплодисменты.
Рокот нарастал, ширился, превратился в настоящий шквал, я услышала, как кто-то засвистел, а за ним и другие, а потом прорвалось «браво», и еще, и еще, и аплодисменты зазвучали с удвоенной силой. Где-то в отеле по меньшей мере полсотни человек топали ногами, вопили и до боли хлопали в ладоши. И вот одна дверь открылась, и следующая тоже, и все двери на этаже, и оттуда вышла целая толпа народу, и все аплодировали, и толпа окружила меня, и все на меня смотрели и, по-моему, аплодировали именно мне. Какой-то тип с микрофоном встряхнул бутылку шампанского, я услышала, как хлопнула пробка, и все сгрудились вокруг него, все были с микрофонами, или с наушниками, или еще с каким-нибудь прибором, и все держали в руках пластиковые стаканчики. И тип с бутылкой подошел ко мне и протянул стакан. Он был некрасивый, невыразительный, хорошо одетый, лучше, чем остальные, а я по-прежнему стояла с пушкой в руке. Этот тип сказал мне: «Добрый вечер», — «р» он произносил раскатисто, как московские проститутки, потом добавил: «Идемте, я вам кое-что покажу», — и обнял меня за талию, толпа расступилась перед нами, и мы вошли в номер напротив. Прихожая была точно такая же, как та, через которую я привычно проходила каждый вечер в то далекое время, когда жила с Дереком, с таким же большим зеркалом над комодом, куда я раздраженно швыряла сумку, потому что в то время у меня всегда находился веский, или мерзкий, повод быть в раздражении, и в этом зеркале я увидела Дерека.
Я думала, что умру с перепугу, обернулась и сделала несколько шагов. Нет, конечно, это был не Дерек, Дерек спокойненько остывал за несколькими стенками отсюда, он не вернется, разве что в кошмарном сне. Нет, это была его фигура из картона в натуральную величину, в черном костюме, с тем дурацким видом, какой он всегда напускал на себя, когда хотел прервать мешающий ему разговор. Дерек в полный рост, с картонной сигарой в картонном рту, а за перегородкой, загораживая все окна, заполняя всю комнату, находилось штук тридцать, а может, пятьдесят экранов на паузе, и на всех — Дерек. Дерек в плаще, с небритой щетиной, с расстроенной физиономией, в каком-то подозрительном кафе, держит рюмку коньяку двумя пальцами, словно сидит в невесть каком клубе. Дерек, кажется, в «Маркете», в окружении своих цыпочек, разжигает сигару купюрой в пятьсот евро. Дерек перед плазменной панелью смотрит «Киллера» с титрами на китайском языке для глухих и слабослышащих. Не слишком уверенно берет щепотку кокаина. Были и мои стоп-кадры. Стоп-кадр — брюнетка в этом чертовом красном платье, надо будет в ближайшие дни его сжечь, на закрытом просмотре «Суперзвезд», стоп-кадр — я целую Дерека, стоп-кадр — я трахаюсь с Дереком, стоп-кадр — я снимаю макияж, стоп-кадр — я загораю на яхте в купальнике от Пуччи, стоп-кадр — я иду по Мэдисон-авеню, а следом Мирко тащит мои пакеты, стоп-кадр — я репетирую «Чайку», а на заднем плане эта мразь Каренин II исподтишка ржет надо мной, стоп-кадр — я сплю, стоп-кадр — я плачу. В этой гостиной было с полсотни экранов, куча затушенных окурков в пластиковых стаканчиках с остывшим кофе, надкусанные сэндвичи, оставленные на креслах, и чумовой навороченный комп.
И вдруг ниоткуда донесся мой голос, я кричала: «А теперь сдохни!» — и три выстрела, один за другим. И на пятидесятом экране, единственном, где было движение, я увидела умирающего Дерека, в его темных очках и с табличкой «КОНЕЦ», и тихо прошептала: «Выключите это».
И тип за монтажным столом обернулся со словами: «О нет, только не она!» — и я узнала Мирко.
И девица за монтажным столом обернулась со словами: «Станислас, ты меня не представишь?»
И я узнала ту брюнетку в очках, которая втихаря притащила мне в самолете целую бутылку шампанского, когда мы летели в Нью-Йорк.
И на одном из экранов я увидела Дерека в темноте, сидящего за роялем в тупой прострации, с моим фото вместо партитуры.
Глава 20
Дерек-миллиардер
МАНОН.
