— Сто пятьдесят фунтов.
— Сто пятьдесят? Тамми, я не могу потратить сто пятьдесят фунтов на картину.
— А пятьдесят?
— Ну… Пожалуй… — Загнанная в угол, она была вынуждена озвучить жестокую правду. — Но, видишь ли, она совсем не в моем вкусе. Я имею в виду, что сама бы
Однако Тамми не успокаивался:
— Тогда, может быть, вы одолжите мне пятьдесят фунтов? Совсем ненадолго. А картину можете оставить в залог.
— Но мне казалось, ты неплохо заработал на уборке картофеля?
— Все деньги ушли на рамы. У моего сынишки на следующей неделе день рождения, и еще мы задолжали в магазине. Поппи говорит, что дошла до предела. Говорит, если я не начну продавать картины и зарабатывать деньги, она вернется к матери — навсегда. — В его голосе звенело отчаяние. — Я уже говорил, что не виню ее. Ей приходится очень нелегко.
Эбигейл еще раз взглянула на картину. По крайней мере, цвета были яркие. Она взяла полотно из рук Тамми.
— Я сохраню ее для тебя. У меня она будет в безопасности. — Эбигейл внесла картину в дом, поднялась в спальню, отыскала свою сумочку и вытащила оттуда пять хрустящих десятифунтовых банкнот.
— Это, — сказала она себе, — пожалуй, самый глупый поступок, который я когда-либо совершала в жизни. — Однако она захлопнула сумочку, сошла вниз и отдала деньги Тамми.
Он сказал:
— Не знаю как вас благодарить.
— Я тебе доверяю, — ответила Эбигейл. — Я знаю, что ты меня не подведешь.
Во время ланча в тот день ей позвонила Ивонна.
— Дорогая, извини, что приглашаю в последний момент, но ты не согласишься прийти к нам сегодня поужинать? Морис позвонил мне из офиса и сказал, что вечером приедет с одним своим другом- бизнесменом. Я подумала, что если ты свободна, то могла бы помочь мне его развлекать.
Честно говоря, Эбигейл совсем не хотелось идти. Угнетенная проблемами Тамми, она была не в настроении развлекаться. Эбигейл начала отнекиваться, но Ивонна заявила, что все это пустые отговорки.
— Ты ведешь себя как старая дева. Когда это ты стала такой тяжелой на подъем? Конечно же, ты придешь. Да и новое красное платье не помешает вывести в свет.
Но Эбигейл не решилась надеть красное платье. Ей хотелось сберечь его для особого случая, особого человека. Вместо этого она вытащила из шкафа коричневое, которое Ивонна видела уже много раз. Эбигейл причесала волосы, подкрасилась и спустилась вниз. В холле, по-прежнему обернутая в коричневую бумагу, стояла на комоде рядом с телефоном картина Тамми. Казалось, она молила о помощи.
Надежда, конечно, призрачная. Морис и Ивонна не те люди, которые согласятся покровительствовать кому попало. Однако попробовать стоит. Эбигейл решительным жестом сняла с вешалки пальто, застегнула пуговицы, взяла с комода картину и отправилась в путь.
Друга Мориса звали Мартин Йорк. Это был настоящий великан, гораздо выше Мориса и необъятной толщины, с лысиной, обрамленной полоской седеющих волос. Приехал из Глазго на совещание — рассказал он Эбигейл за шерри — и собирался остановиться в отеле в Лондоне, но Морис уговорил его отказаться от номера и переночевать у него в Брукли.
— Очаровательная, кстати, деревушка. Вы здесь живете?
— Да, всю мою жизнь.
Тут в их беседу вмешался Морис.
— У нее самый красивый дом в округе. И изумительный сад. Кстати, Эбигейл, как поживает твой новый садовник?
— Ну, уже не такой и новый. Он работает у меня несколько месяцев. — Она рассказала Мартину Йорку про Тамми. — …Так что он, на самом деле, художник. — Это был подходящий момент упомянуть про картину. — Собственно, я принесла с собой одну из его работ. Я… я ее у него купила. Подумала, вам может быть интересно…
Ивонна, которая в этот момент выходила из кухни, услышала ее слова:
— Кому, мне? Дорогая, да я за всю жизнь не купила ни одной картины!
— Но мы все равно с удовольствием посмотрим, — торопливо сказал Морис. Он был человеком добрым и всегда старался загладить неловкость, возникавшую из-за излишней прямоты супруги.
— Да нет, я, конечно,
Эбигейл отставила бокал с шерри и прошла в холл, где рядом с вешалкой положила картину Тамми. Она принесла сверток в гостиную, развязала бечевку и сняла бумагу. Протянула картину Морису, который поставил ее на стул, прислонив к спинке, а потом отступил на несколько шагов, чтобы как следует рассмотреть.
Мартин и Ивонна тоже подошли поближе — теперь они стояли полукругом. Все молчали. Эбигейл почувствовала, что нервничает в ожидании их реакции, словно это из-под ее рук вышли причудливые фигурки и сверкающая мозаика цветов. Ей страшно хотелось, чтобы все пришли в восхищение, стали превозносить картину до небес. У нее было такое ощущение, будто ее любимое дитя сейчас будет судить придирчивое жюри.
Первой молчание нарушила Ивонна.
— Но они же все вверх ногами! — сказала она.
— Да, я знаю.
— Дорогая, ты что,
— Да, — солгала Эбигейл, не решившись рассказать об их договоренности.
— И сколько ты заплатила?
— Ивонна! — резко оборвал ее муж.
— Эбигейл не против, так ведь, Эбигейл?
— Пятьдесят фунтов, — сказала Эбигейл, стараясь, чтобы ее слова прозвучали легко и беззаботно.
— Но за пятьдесят фунтов ты могла купить что-нибудь действительно стоящее!
— По-моему, картина как раз стоящая, — дерзко откликнулась Эбигейл.
Снова повисла долгая пауза. Мартин Йорк по-прежнему молчал. Однако он вытащил из кармана очки и нацепил их на нос, чтобы получше разглядеть картину. Эбигейл, не в силах и дальше выносить эту пытку, повернулась к нему.
— Вам нравится?
Он снял очки.
— В ней видна неискушенность и жизненная сила. И мне нравится цвет. Как будто картину написал ребенок — но очень подготовленный. Я уверен, что вы будете с удовольствием ею любоваться.
От нахлынувшего на нее чувства признательности Эбигейл готова была расплакаться.
— Наверняка так и будет, — ответила она. Потом, словно торопясь убрать детище Тамми из-под прицела неодобрительных взглядов, снова завернула картину в бумагу.
— Как, вы сказали, зовут художника?
— Тамми Хоуди, — сказала Эбигейл.
Морис заново налил всем шерри, Ивонна начала рассказывать что-то про их нового пони. О Тамми они больше не заговаривали, и Эбигейл поняла, что ее первая робкая попытка меценатства с треском
