— Наш город находился во власти немецкого гарнизона, который находился по близости, и мы должны были обеспечивать их провиантом и другими запасами.
А так же
.
.
другими, неофициальными услугами.
Я могла слышать как гнев набирал силу в голосе Винсента, пока он рассказывал, но я молчала, понимая, как тяжело возвращаться к этим воспоминаниям.
— Я с родителями ужинали в доме Элен в тот вечер, когда двое пьяных немецких офицеров вломились в их дом, требуя вина.
Отец Элен объяснила, что они уже передали все содержимое их винного погреба в армию, и им нечего было предложить.
— Это мы еще посмотрим! — сказал один из них, и вынув оружие, они приказали Элен и её младшей сестренке раздеться.
Их мать с криками бросилась на офицеров, пытаясь протестовать происходящему.
Они застрелили её, а потом повернулись и застрелили мою мать, которая вскочила, чтобы защитить свою подругу.
Моего отца убили следующим.
Отец Элен бросился за дверь к охотничьему ружью, которое там прятал, но прежде, чем он успел прицелиться один из немцев отобрал его и выстрелил отцу Элен в ногу. А другой офицер выпустил несколько пуль в меня, когда я попытался броситься на него.
Они держали нас живыми, истекающими кровь и прикованными наручниками к верям, так, что мы могли только наблюдать.
Они
.
.
напали.
.
.
На Элен и её сестру.
Элен боролась.
Они её тоже застрели.
В голосе Винсента слышен был надлом, но глаза оставались твердыми, как кремень.
— Нас осталось трое, чтобы похоронить убитых.
Я предложил остаться и позаботиться об отце и сестре Элен, но вместо этого, они попросили меня уйти и сражаться с нашими захватчиками.
Я ушел той же ночью, присоединился к Маки.
— Сопротивление, — сказала я.
Он кивнул.
— Сельская ветвь Сопротивления.
Днём мы прятались в лесу, а ночью спускались в немецкие лагеря, воруя оружие, еду и, если была возможность, убивали.
Однажды днём двое из нас были арестована по подозрению в налете на склад с оружием накануне ночью.
Хотя я не участвовал в налете, а друг. Я участвовал только в организации.
У них ничего не было на нас.
Но они были преисполнены решимости, заставить кого-нибудь расплатиться за случившиеся.
У моего друга были жена и ребенок в его родном городе.
У меня же никого не было.
Я сказал им, что это был я и они расстреляли меня на городской площади в назидание остальным жителям.
— О, Винсент! - сказала я в ужасе, и закрыла рот руками.
— Всё нормально, — тихо сказал он, убирая мои руки, решительно глядя мне в глаза.
— Я же сейчас здесь, разве нет?
И он продолжил, — На следующий день эта история была уже в газета, и Жан-Батист, который остановился неподалеку в доме своей семьи, пришел в деревенскую 'больницу' где меня выставили на всеобщие обозрение.
Утверждая, что я — член семьи, он забрал моё тело и ухаживал за ним, пока я не очнулся через два
