страдал… сожалею о нем… Но я его не любила. Он был добр ко мне и любил наших мальчиков, но он не был честен со мною. И я не была честной, жила с ним, не любя. Я восстанавливала свою душу музыкой и любовью к сыновьям. Что теперь станет с моими сыновьями? – Она замолчала, отступила от него и вытерла слезы. – Вы, наверное, шокированы, что вдова в таких обстоятельствах делает подобные признания?
– Вот именно – в подобных обстоятельствах. Нет, я не шокирован. – Обняв рукой за плечи, он привлек ее к себе.
Объятие было нежным, это был порыв сострадания, а не любви, но у нее глухо застучало сердце. Если она не отпрянет… Она отпрянула. Да, это не только сострадание. Но разве возможно что-нибудь здесь и сейчас, когда на письменном столе лежит куча конвертов с траурной каймой и ненадписанными еще адресами… Когда мальчики еще так остро переживают потерю отца… Когда Ральф и Том стали злейшими врагами…
Он прочитал ее мысли. Отпустив ее, он прошептал:
– Настанет время, Лаура… Настанет время…
Вечернее небо уже стало темно-голубым; она проводила его до дверей; оба молчали. Он поцеловал ее в щеку и быстро пошел по дорожке.
Она пошла к дому.
Летняя ночь наполнилась стрекотанием насекомых, воздух был теплым, как щека ребенка. Лаура стояла у дверей дома, спокойная и задумчивая, глядя на заросли кустов у ограды, которые в сгущающейся темноте казались таинственным лесом.
ГЛАВА 9
В субботу ночью Том вскочил с постели и зажег свет. Три часа ночи. Уже воскресенье, в час дня явятся эти люди. Вся орава, как говорила тетя Лилиан. Вспомнив своих теток и их словечки, которые в детстве ему изрядно поднадоели, он вдруг затосковал по этим старым женщинам, настоящим американским леди. Они были бы на его стороне. Черт возьми, он удерет из дому.
Довольно с него, довольно! Конечно, он низко поступит с мамой, но он никогда не огорчал ее, и на первый раз она должна его простить. Да она и сама виновата перед ним. Он же видит, что между нею и Маккензи, этим ублюдком, который толкает его к Кроуфильдам, что-то есть. Есть, он это чувствует. Мама сама говорила, что у него, Тома, сверхъестественное чутье на чужие секреты.
Он положил в сумку свои лучшие брюки в обтяжку и красивую рубашку. Сегодня вечером он с Робби пойдет в ресторан. Он сложил пачечку банкнот, сунул их в карман и задернул молнию. Потушил свет и хотел выйти, но вспомнил про белого медведя. Взяв его под мышку, он тихо спустился по лестнице, прислушиваясь, но из спален мамы и Тимми не донеслось ни звука.
Он взял в гараже машину Бэда. Бедный Бэд…
Ключ от дома у него был, и, открыв дверь, он поднялся по лестнице, нашел комнату и постучал.
– Кто там? – послышался сонный голос.
– Белый медведь! – прорычал он. Она открыла дверь, и он бросил в нее мишкой. Она засмеялась, потом брызнули слезы радости, и они вместе упали на кровать. Он ласкал ее щеки и перебирал волосы, кровь звенела у него в ушах. Ее руки обвились вокруг его шеи.
– Боже, как мне тебя не хватало! Боже, как я тебя люблю. Томми, мы сто лет были в разлуке!
Ее гибкие пальцы расстегивали пуговицы, тянули, сдергивали одежду, и вскоре они уже ласкали обнаженное тело, – и Том, и она лежали голые на одеяле. Сначала он словно со стороны видел, как сплетаются тела, руки, ноги, прежде чем погрузиться во тьму, – опустив веки, он неистово прижался к ее губам. Он открыл глаза и, увидев влажный блеск ее глаз, прижался к ее груди и провалился в сладкую черную тьму.
Весь день они провели в кровати: спали, занимались любовью и снова спали. Вечером они проснулись отдохнувшие, бодрые и счастливые – и умирающие от голода. Из комнаты выходить не стали, сварили кофе и поели пончиков.
– Чему ты улыбаешься? – потягиваясь, спросила Робби.
– Тому, что ты у меня такая красивая, прелестная, да еще и умница. Я счастлив.
– Сколько времени ты у меня останешься?
– Еще ночь, потом пойду к себе, распакую вещи. Запишусь на лекции и семинары.
– Нам предстоит важная работа в этом году. – Робби вдруг заговорила серьезно. – Будем помогать на выборах Джиму Джонсону. Он к нам обоим хорошо относится. Это очень, очень важно!
– Я согласен, – сказал Том.
Озабоченный взгляд Робби смягчился, она посмотрела на Тома сочувственно и сказала:
– Я не хочу омрачать наш день, но позволь мне сказать, как я за тебя переживала. Тимми так серьезно болел, а потом – ужасная смерть твоего папы. Это ужасно, ужасно! Виновника стоит сжечь живьем. Без суда и следствия, просто сжечь живьем.
Том мрачно кивнул.
– И я хочу тебе сказать, что тоже многое пережила, но выкарабкалась, так что ты не падай духом. Все проходит. У меня был разлад в семье, и брат сел на иглу, я просто с ума сходила. А потом справилась. И ты придешь в себя, хотя теперь тебе трудно поверить в это.
Он собрался с духом и с трудом выговорил:
– Робби, я должен тебе что-то сказать.
Она не расслышала:
– Правда, чудесная комната? – спросила она его в третий или четвертый раз.
Он понял, как много значит для нее этот только что обретенный приют, она ведь жила в бедности, и вот впервые – своя, по своему вкусу убранная комната.
– Робби, сколько ты платишь за комнату? Я ведь тоже ее жилец и буду платить свою долю.
– Я согласна, но твои средства позволяют? Ведь положение твоей семьи, наверное, изменилось.
– Нет, я могу платить и буду.
– Ты такой добрый, Том. И подарки делаешь чудесные. Медведя я назову Том Младший. У-у, какие у него сладостр-растные глаза!
– О, Робби! Я хотел бы всегда быть здесь с тобой, в этой комнате! – воскликнул он.
Что-то в его интонации напугало ее, она уронила медведя и уставилась на Тома.
– Что с тобой? Что с тобой? – встревоженно спрашивала она.
– Я в отчаянии, – сказал он. – У меня большие проблемы.
– Расскажи мне. Я тебе помогу. Его ладони вспотели, губы пересохли.
– Ты, наверное, слышала, что иногда в больнице могут перепутать новорожденных и ребенок попадает не в ту семью?
– Да, я читала о таком случае в газете, а может быть в журнале.
Ему показалось, что какой-то комок подступил к горлу, он выпил воды.
– Ну, – пробормотал он, – не знаю как сказать.
– Что такое? – Глаза Робби округлились, она тревожно спросила:
– Так это с тобой случилось? Ты был подменен?
Он опустил лицо в ладони.
– Да.
Последовало долгое молчание. Когда он поднял голову, она плакала.
– Бедный мой мальчик… Бедный мальчик… Не говори больше об этом… Потом, когда сможешь…
Она прижалась к нему щекой, он почувствовал, как дрожат ее мокрые ресницы, почувствовал ее сострадание и понял, что может ей все рассказать. Всю эту немыслимую историю…
– Подумай, какая ирония судьбы – вестником был Ральф Маккензи. Именно он! – окончил Том свою повесть, которой она внимала, не шевельнувшись, не сводя с него взгляда, словно зачарованная.
– Да, – кивнула Робби. – Этот тип создан для роли недоброго вестника. Но, Бог Всемогущий, какая
