– Социализм! – крякнул Чернов. – Машинка средняя, но искру даст. А больше нам и не надо.
Он нырнул в подвальчик, покопался там, группируя брикеты, сдвинул их в угол, чтобы они легли под самый вход, под порог, подсоединил один из брикетов к проводу, вытащил конец провода наружу, протянул его под тяжёлой неуклюжей батареей, замаскировал.
– Вот что значит – частная собственность – гостиница принадлежала капиталисту, – пробурчал Чернов, – у госотелей батарей нет, полгорода вообще не знает, что такое радиаторы водяного отопления, а здесь есть, – он проворно потянул провод наверх, по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, – у всех нет, а здесь есть. Ложись! – неожиданно выкрикнул старик.
Обхватив голову руками, Пухначев проворно нырнул вниз, распластался на полу, сморщился обиженно: от пола пахло мышами, кошками и грязью. На улице гулко разорвалась граната, подняла клуб земли, осколки с визгом впились в стенку гостинички, в окна влетели комья глины. Пухначев невольно ойкнул.
– Что, ранило? – встревожился Чернов.
– Нет.
– Скорее на третий этаж, тут нас землёю заплюет.
– Что это было? Снаряд?
– Из гранатомёта саданули. Думаю – случайно, – Чернов застрял на лесенке, – согнувшись в три погибели, словно ему предстояло забираться в трубу, распутывал провод – руки, локти вскидывались так проворно, что у Пухначева зарябило в глазах.
– Откуда знаете, что случайно?
– По выстрелу.
Пухначев сжался – ему показалось, что на улицу, в дымящуюся свежую воронку снова легла граната, внутри у него всё неприятно сжалось и мигом остекленело – холодный комок этот помешал сжаться ещё больше, но граната не взорвалась: гулкий, какой-то утробный, словно из пещеры, где есть сильное эхо, выстрел, зафиксированный Пухначевым, оказался пустым. Чернов продолжал проворно распутывать провод, на побледневшем напряженном лице его проступила кровянисто-красная сетка морщин – кожа сделалась изрубцованной, словно плетью, движения его замедлились, и Чернов, скрипя ступенями, поспешно двинулся с проводом вверх. Пухначев – за ним.
– Юрий Сергеевич, а мне что делать?
– Стаскивай мебель из номеров, баррикадируй дверь!
– Ага, – Пухначев часто-часто, будто кукла, покивал головой – ему сделалось что-то страшно, грудь сдавило от тоски, словно её перетянули верёвкой, в глотке застрял воздух, он, гулко топая ногами, помчался вдоль затемнённого пустого коридорчика первого этажа, заглядывая в открытые двери.
В одном номере схватил тяжёлый обеденный стол, с трудом приподнял, пропихнул в проём вначале одну пару ножек, потом другую, кряхтя протиснулся сам, оторвал стол от пола и бегом понёсся к двери первого этажа. Сразу дало знать о себе сердце – перевернулось с болью в груди, обрываясь – вот-вот шлёпнется вниз, задышало трудно, у Пухначева перед глазами возник утренний розовый свет, – он с грохотом опустил стол на пол и остановился, смахнул со лба пот – и словно бы не смахивал: пота стало больше, Пухначев почувствовал, как он, жгучий, горячий, ползёт по щекам, скатывается по шее вниз, под просторную горловину свитера.
Оставшись один, невольно прислушался: как там Чернов? Старика не было слышно – затих либо снова колдует над проводом, распутывая хитроумный узел либо скрутку, – Пухначев вгляделся в полупрозрачную, уже разжиженную утренней сукровицей темноту коридора, вздохнул: без старика Чернова было как-то пусто. Не дай бог оказаться одному в этом отеле. Наверняка бы он запаниковал, потопал бы закоулками в посольство и по дороге угодил в чьи-нибудь разбойные лапы.
«Поторапливайся, поторапливайся! – немо подогнал он себя, крякнул, как крякал Чернов, и оторвал тяжёлый стол от пола. Из чего он только, зар-раза, сотворён, этот стол – не из дерева выструган, а из металла, из чугуна, из железа.
Стол точно вошёл под скобу – впечатался под рукоять двери, тютелька в тютельку, подпёр её плотно, – получалась баррикада. Теперь баррикаду эту надо укрепить, навалить на неё побольше всякого барахла, тумбочек, столов, табуретов – чем тяжелее и неуклюжее она будет – тем лучше. Пухначев выволок из пустых, пробитых холодом и пропитанных запахом трухи и тлена ещё два стола, укрепил ими баррикаду, нашёл одну тумбочку, тоже притиснул её к двери, сверху прислонил железную сетку от койки.
Потом по белому проводку, проложенному по ступеням, побежал наверх, к Чернову. Чернов уже копался на третьем этаже, в их комнате, пристраивая машинку под батареей. В номере было холодно до озноба, Пухначев почувствовал, как его прокололо – и остры же ледяные спицы, он зябко передернул плечами и, глядя вопросительно на распаленного старика и пытаясь понять, почему тому не холодно – может, старая кровь греет человека лучше молодой? – спросил:
– А не перейти ли нам в другую меблирашку?
– Зачем?
– Ну-у… там стёкла хоть целые, холода меньше.
– Номеров с целыми стёклами нет – это р-раз, а два – если есть, то всё равно стёкла эти выбьют.
Вновь передёрнув плечами, Пухначев услышал, как у него непроизвольно пристукнули зубы, выругался:
– Ч-чёртов февраль! – но старик на этот не обратил внимания. Пухначев спросил: – Что ещё делать?
– Забаррикадировать входную дверь на втором этаже, потом на третьем! – старик зубами отгрыз кусок провода, потом так же зубами оголил его, – умелец был, однако, – Чернов, словно бы почувствовав интерес журналиста, приподнялся над полом, показал Пухначеву широкие прочные зубы. – Ясно, товарищ старший лейтенант запаса?
Пухначев вогнал в скобы-ручки двери второго этажа табуретку – ботинком вбил упрямую ножку, подумал, что хороший способ заклинить входные двери – в практической жизни Пухначев часто бывал беспомощен, не мог наточить нож, с трудом справлялся с гвоздем, вздумавшим выпасть из стены, а починка обычного выключателя или розетки, в которой перегорел провод, ему вообще представлялась деянием высшего технического порядка, – дверь подпёр столом, на стол поставил ещё один стол, притащил пару тумбочек – баррикада получилась внушительная, потом переместился на третий этаж.
Через двадцать минут он ввалился в номер, увидел, что Чернов лежит на полу, с самым мирным видом изучает глазами потолок и посасывает сигаретку. Стрельба, раздававшаяся на улице – хлопки были гулкие, страшновватые, – тревожила его, кажется, не больше, чем мухи, случайно появившиеся в комнате. Пухначев позавидовал старику – хорошие нервы!
– Может, нам всё-таки убраться из этого номера? – спросил Пухначев.
– Зачем?
– Ну-у… все знают, что мы тут находимся…
– Не все, видать! Иначе бы нас уже накрыли. Если сорбоз с глазами, чёрными, как голенища сапог, не наведет, то за нами, может, вообще не придут. А наведёт, то от перемены мест слагаемых сумма не изменится.
– А если придут? – не удержался Пухначев. Он сдёрнул со своей кровати одеяло, кинул его на пол и лёг рядом со стариком.
– Тогда гадать не будем, тогда вот ей слово, машине времени, – Чернов похлопал рядом с собою по полу, где стояло взрывное устройство, – не думали, наверное, братья-славяне, что для своих машинку огородили.
– Может, кто-нибудь из посольства к нам пробьётся?
Старик немного повозился на полу, прислушался к стрельбе и проговорил уверенно:
– Нет, не пробьются.
– Но мы-то есть, мы-то тут… Они же об этом знают!
– А зачем им рисковать? Нет, парень, посольских не жди, – старик выпустил из ноздрей затейливую кудрявую струю – гибкую, странно светящуюся, проследил, как она тает в воздухе. – Если уж и ждать от кого помощи, так от родной Красной армии.
Пухначев вздохнул, словно бы услышал далёкий тихий звон – звук, с которым Всевышний отсчитывал
