гранат.
— Мама у начальства, — сказал Петров. — Велела вас в столовую отвести. А может, пойдем в мороженицу?
— В мороженицу мы одни сходим. — Левка переглянулся с товарищами, из чего стало ясно, что в мороженицу они пойдут не одни.
Петров прожил с Левкой неделю: Лидии Алексеевне нужно было срочно поехать в Москву к оппоненту, а Левка был болен. Тогда он учился в четвертом классе.
— Вы поезжайте, — сказал Лидии Алексеевне Петров. — Я с вашим Левкой побуду.
Левка был скептичен и мрачен. Он паял радиосхемы и говорил несколько слов, чаще всего: «пробьемся», «нормально» и «в семечко».
Когда вернулась мать, Левка на прощанье произнес речь:
— Дядя Саша, хотите я к вам приходить буду? А то, я вижу, вам дома тоже поговорить не с кем.
— Пробьемся, — сказал Петров. — И в семечко.
Когда он вернулся домой, пожив с Рыжим Левкой неделю, Софья сказала:
— Мне кажется, ты бы не прочь там застрять.
Петрову нужно было бы заслониться неопределенной улыбкой, ответив: «Конечно, конечно», — но он раскрылся, застрекотав:
— Чушь. Глупости. Что за бредни. Нет слов.
В столовой, как полагается мудрым, ели молча, размышляли. За компотом Левка сказал:
— Дядя Саша, мне мама обещала трюндель, а ждать ее у меня нет времени.
— Трюндель — это что?
— Треха.
— Учу-учу бабушку, — подосадовал один из Левкиных друзей. — Простые вещи не может запомнить.
Петров выдал Левке «трюндель».
— Скажи мне, как ты относишься к Бабе Яге? — спросил он вдруг.
Левка недовольно глянул на своих ухмыляющихся друзей. Потом на Петрова посмотрел строго.
— Дядя Саша, если бы я вас не знал, я бы подумал, что вы над нами желаете подшутить. Но вы серьезно, и я серьезно — так?
— Так.
— Я думаю, там без подлости не обошлось. Я невысокого мнения о наших предках. — Мужественный пятиклассник выловил грушу из компота пальцами, съел ее, нарочито чавкая, и компотом запил.
Вернувшись в отдел, где по-прежнему никого, кроме уснувшего за столом аспиранта Кости Пучкова, не было, Петров сосчитал алебастровых купидонов — их оказалось двадцать восемь — и спросил:
— Костя, как ты относишься к Бабе Яге?
— Хреново, — ответил Костя.
— Ты помнишь сказку «Гуси-лебеди»?
— Ага. — Костя поднял голову, вытер губы ладонью. Вскочил. Плечами потряс. — Где Иванушку гуси- лебеди унесли?
— Тебя не удивляет, что лебеди, на Руси символ красоты, верности, доброты, совершают такое черное дело — крадут ребенка?
— Чего это вы на меня со сказками? Я к сказкам и в детстве относился плохо, я шахматы любил.
— Но ведь истолковал «Курочку Рябу»?
— Я над «Курочкой» думал.
— Подумай и тут. Куда гуси-лебеди приносят Иванушку?
— К Бабе Яге.
— Когда же это белы лебеди стали птицами Бабы Яги?
— Действительно. Интересное кино. — Глаза у Кости начали раскаляться из глубины, как уголья в кузнечном горне.
— А что Иванушка делает у Бабы Яги, когда за ним прибегает сестра? Не помнишь? Играет с золотыми яблочками. Причем зачарованно. Это сказка о красоте. Понимаешь, крестьянского сына Иванушку повела за собой красота — белые лебеди. Всех имеющих отношение к красоте крестьянская психология и христианская мораль причисляли к худу, к худому — к нечистой силе или, что еще хуже, к сверженным языческим богам. Кроме, конечно, иконописцев. Рукой иконописца, как ты знаешь, водил сам господь. Красота всегда причастна к язычеству. Это сложная тема. Но вот почему из всего худого для этого мифа была выбрана Баба Яга? Мой внук считает, что Баба Яга — амазонка. «Ягать», знаешь ли, — кричать. Боевой клич! Мой внук учится в четвертом классе.
Костя Пучков покраснел, его шея, похожая на курью ногу, напряглась, нижняя челюсть выставилась вперед.
— Вы хотите сказать, что я глупый. Я читаю вашу рукопись, почти уже прочитал, и никак не могу понять, где у вас наука, а где искусство — ваши, так сказать, поэтические воззрения — литература? Я, Александр Иванович, хочу бросить.
— Что бросить? — спросил Петров холодея.
— А всю эту хреновину. Все это профессорство. Пойду работать учителем. Напишу роман. Сейчас не кандидатская нужна, а роман о школе — «Тараканьи бега». Напишу. Будьте покойны.
Петров вдруг испугался. Почему-то вспомнил сон под названием «Лестница в конце войны»: может быть, соотдельники, которые сейчас появятся с повестью А. Вознесенского «О», истолкуют его сон именно как подталкивание аспиранта Кости Пучкова к погибели через литературу. А в душе у него печально- радостно затрубили, загокали лебеди.
— Тебя позвали они, — сказал Петров тихо. — Поспеши. Слово — реальность первичная, а все наши диссертации — суета. Я с этим делом опоздал, брат.
Остаток дня и весь следующий день Петров ходил, словно превозмог силу тяжести. А вскоре и вовсе вознесся в своем отстранении от страхов мирских — вознесся и занял господствующую на местности высоту.
Случилось это так.
Заявился сын Аркадий в синем бархатном костюме. И говорит:
— Такой костюм только у меня и у Ильи Резника. Мамочка справила. Добрая мамочка… Папа, я женюсь. Невеста моя — балерина. Ее родители уже на пенсии. Она у них поздний ребенок. Правда, старуха шикарно шьет. Старик — нумизмат. Его коллекция оценивается в кучу тысяч. Имел инфаркт.
— Ну, а я при чем? — спросил Петров.
Аркашка походил по комнате, посидел, постоял, пошевелил книги на полке, погрозил кулаком Мымрию.
— Папа, они настаивают на знакомстве с родителями жениха. Говорят — это важно.
— И ты не боишься? — спросил Петров. — А если я им не покажусь?
— Покажешься. Ты, как старец Иов, настолько ветхозаветный, что в качестве предка должен всем нравиться. Я им намекал, что ты видел Рюрика. И, кажется, мамонтов.
Петров не хотел идти на смотрины. Но жена Софья сказала:
— Всем нашим знакомым известно, что даже на конкурсе простофиль ты занял второе место, но сват и сватья пусть узнают об этом после Аркашкиной свадьбы. Так что, Петров, ты за чаем поспикай. Квакни по-итальянски, по-латыни. И по-французски. Терпеть не могу французский. Вспомню, как твоя мамочка и твоя тетушка меня по-французски лаяли, вся аллергией покрываюсь.
Петров почувствовал боль в животе и тошноту.
— Я тебе сотню в карман положила. Вытащи ее вроде случайно. Ну, Петров, приосанься. Я буду рядом.
Пришлось идти.
Сват и сватья жили в собственной двухэтажной с балкончиком даче в поселке Рощино.
— На машине бы подъехать, — говорил Аркашка, загораясь душой. — На «мерседесе». Не люблю американских таратаек.
— Папочке скажи, чтобы побыстрее защищался, — сказала Софья. — Доктор наук: машина себе,
