тоже очень важно.
Дело в том, что в нашем классе не было ни одного сплетника.
В нашем классе не было ни одного ябедника.
В нашем классе не было ни одного подхалима.
...Иногда мне трудно: я чувствую тоску по нашему классу, по школе. Мне нужно посидеть за партой. Мне нужны – вот так! Деваться некуда! – все мои школьные учителя.
Иногда хочется пережить заново все сразу – и последний вечер в школе. Они меня преследуют – школьные вечера.
Еще не все потеряно, еще можно вернуть что-то. И я знаю, что мне для этого нужно Мне нужно посидеть на уроке у одной учительницы...
У нас было много учителей. Которых мы и любили, и недолюбливали, и уважали, и к которым были просто равнодушны. Почти всех наделили прозвищами – добродушными ли, ироническими, или в крайнем случае называли заглазно только по имени
Но был один человек, которого мы всегда и везде называли по имени и отчеству Хотя внешность этого человека прямо просилась на какое-нибудь прозвище. Зинаида Ивановна Чернова была рыжая в очках, с белесыми ресницами. Когда она сердилась или обижалась, то очень краснела, ее рыжие волосы становились почти красными, и она вся светилась. Обижалась она всегда так искренне (наклоняла голову набок, поджимала нижнюю губу и краснела), что ее сразу хотелось как-то утешить.
Одно время я очень тщательно изучал ее роспись в дневнике. После месяца упорных тренировок уже мог расписываться точно как она. Копия.
На переменах я открывал дневник наших круглых отличниц и с нескрываемым наслаждением ставил им двойки и даже единицы (ну нельзя же в самом деле всю жизнь получать одни пятерки, это же очень скучно). Я не видел потом ни объяснений, ни выяснений, ни слез. Только один раз случайно, при мне, одна из девочек подошла к Зинаиде Ивановне и сказала:
– Вот, опять у меня двойка..
Зинаида Ивановна внимательно посмотрела на подпись:
– Да, это расписалась я.
Она открыла классный журнал и стала сверять. Потом покраснела, наклонила голову и часто заморгала белесыми ресницами.
– Мне очень жаль,– тяжело сказала она,– да, мне очень жаль, что в нашем классе есть один бесчестный человек.
Я не сознался. Но двоек больше не ставил.
Нам было по тринадцать лет тогда. В 7 «Б» классе вместе с нами училась Маша Иванова, которой исполнилось уже девятнадцать. То ли война помешала, то ли еще что, но, в общем, училась она вместе с нами, и училась неважно.
Однажды Зинаида Ивановна вызвала ее к доске. Маша отвечала путано, сбивчиво, мучительно пытаясь «дотянуть» до спасительного звонка. Зинаида Ивановна долго ее слушала, потом сказала:
– Ну, ладно, Иванова, садись. Поставлю тебе тройку.
И сразу же зазвенел звонок. Когда учительница выходила из класса, кто-то на задней парте сказал тихо:
– А мне за такой ответ двойка была бы...
Я не понял, слышала ли эту реплику Зинаида Ивановна. Да это было и неважно. На этот маленький, наверное, неосознанный протест с задней парты никто из нас не обратил внимания. Потому что для нас, тринадцатилетних, Зинаида Ивановна была неприкосновенностью, настолько над нами, выше нас, что мы слепо верили ей, как, скажем, матери. Раз поставила тройку – значит, так надо.
Но, видно, ошиблась учительница. Видно, не сумела объяснить собственный поступок самой себе. Себе, а не нам, детям, слепо ей верящим. Потому что на второй день она вошла в класс очень взволнованная. Долго молчала. Потом сказала вдруг:
– Да, седьмой «Б», я виновата перед вами. И вы меня простите. Я зачеркиваю эту тройку.
Она извинилась перед нами, «семиклашками». Это был урок честности кристальной: ведь мы не перестали уважать ее после поставленной «тройки» и, главное, не стали уважать ее еще больше, когда эта «тройка» была зачеркнута. Не особенно осознавая все, мы и то, и другое восприняли как само собой разумеющееся и уже к следующему уроку обо всем забыли.
Уже теперь, вспоминая все это, я уверен: многому хорошему в нашем повзрослевшем потом классе мы обязаны этому человеку.
Ученики останутся благодарны своей учительнице и за то, что она верила в них. Уже позже, много лет спустя, некоторые учителя, скажем, удивлялись – как? Семенов стал главным инженером завода?
А Зинаида Ивановна не удивлялась.
Сейчас она осталась в памяти каким-то символом всей школы, вместила в себя все... Вот почему для того, чтобы пережить «школу» заново, мне нужно посидеть на уроке именно у нее.
Когда наступали приступы тоски по школе, по самым светлым дням, я все надеялся, что это еще не самое тяжелое время, не вершина «болезни», и откладывал поездку про запас, как самое дорогое лекарство, которое может помочь только один раз Берег.
Однажды тоска стала пронзительной. Я поехал. В дороге мысленно торопил поезд, уж больно медленно тащится.
А потом ступил на землю, на которой вырос.
Этот день приезда запомнился хорошо. Было 31 августа. Я обошел все – и курортный парк, и набережную, и главные улицы. Все то же, все так же, но уже без нас. Обошел все, но к главному, к нашей 2 -й средней школе, подойти не решился. Завтра, завтра... Завтра я увижу Наташку, Мишку Барабанова, завтра буду играть в футбол и сажать деревья на пустыре за школой. И последний звонок будет завтра, и запахи той последней школьной весны. Все это рухнет на меня в один миг. Завтра, после стольких лет, все повторится в эта 45 минут школьного урока. Хорошо, что есть на свете Зинаида Ивановна – единственный обладатель золотого ключика, который откроет дверь в страну детства.
На берегу реки, у соборной стороны, пахнуло вечерней прохладой. Белела знакомая церковь на той стороне, неясно отражаясь в темнеющей воде. На берегу валялись опрокинутые вверх дном лодки. И тогда, много лет назад, они вот так же сохли здесь.
Кто-то окликнул меня. От соборного моста не торопясь спускалась женщина. Боже мой... Зинаида Ивановна! Неужели?! Все та же, только немного пополнела и волосы стали светлее. Зинаида Ивановна.
Взаимные расспросы – сколько лет, сколько зим! – о здоровье, о жизни.
– Зинаида Ивановна...– чувствую, как стучит сердце,– Зинаида Ивановна, я приду к вам завтра на урок – можно?
Она до боли знакомо склонила голову набок, покраснела, близоруко сощурилась и заморгала белесыми ресницами.
– Ты знаешь... а у меня ведь завтра нет уроков-то.
Странно, что в первый день занятий в школе нет уроков русского языка и литературы.
– Ну, тогда послезавтра?
Она стала внимательно рассматривать церковь на том берегу, опрокинутые лодки.
– Ты знаешь... а у меня и послезавтра уроков-то не будет. Никогда, брат, больше не будет... Я ведь теперь, брат, на пенсии...
Она вздохнула и, все так же наклонив голову и часто моргая, смотрела куда-то сквозь церковь, лодки, сквозь них, минуя их. Что-то оборвалось внутри. Опоздал. Все потерял. И просто так, чтобы хоть что-то сказать, спросил:
– Давно?
Как будго это имело какое-нибудь значение.
– ...С завтрашнего дня... Завтра я первый раз не пойду в школу...
Имело, имело значение. Дурак я, дурак, опоздал на один школьный день. Даже нет – на один
