свое место? Все бросить и идти за Ним?.. Неужели нельзя остаться на своем месте и не причинять зла этому человеку? Но почему же нельзя?.. Он же сказал: «Кесарю — кесарево, Богу — Божье». У Него — царствие Истины. У меня — мое. Он не мешает мне, я — Ему».
— Я не вижу вины на этом человеке, — говорит он, выйдя к первосвященникам и старейшинам иудейским. — Я хочу отпустить Его вам.
— Нет! Нет! Он великий преступник! — закричали те.
— Но есть трое других преступников. По обычаю, на праздник ваш, я должен отпустить вам одного. Я хочу отпустить Иисуса Назорея.
— Нет! Нет! Отпусти нам Варавву!
— А что делать с Иисусом?
— Распни его!
— Я не вижу вины на этом человеке, — еще раз сказал Понтий Пилат.
— Распни его! Распни его! Распни его!
О, эти иудеи! Эти неистовые! Как они кричат и как галдят! Что им дался этот праведник?.. Что за народ?! Неужели не могут жить спокойно?
— Распни его, или ты не друг кесарю!
Тогда Пилат перед всеми умыл руки и сказал:
— Не на мне, а на вас кровь этого праведника.
Он тщательно умыл свои холеные руки и вытер их чистым полотенцем. Почему же ночью он обнаружил, что на них остались кровавые пятна? Он страшно забеспокоился и стал отмывать их, но пятна не исчезали. Чем дольше, тем ярче они становились. И понял он, что теперь должен жить, вечно пряча свои руки.
«Проклятые иудеи!» — крикнул он в ночь и ударился головой о стену. «Проклятое, проклятое племя! Это они, они во всем виноваты! Ненавижу их! Я буду мстить им за этого человека! Что Он смотрит на меня своими глазами? Что Ты смотришь и молчишь? Не я, а иудеи распяли Тебя! Я буду мстить за Тебя этим проклятым иудеям! Всем до одного! Всем до одного!»
— Тише, Понтий Пилат, опомнись! Ведь и Я из них и все близкие мои.
— Ты?! Да... Ты ведь сам иудей... Не напоминай мне об этом! Не смей! Иудеи тебя распяли! Иудеи виноваты!
Ну, конечно, не он. Он вывел к ним Иисуса и, отдавая им, сказал: «Се человек!».
— Что ты сказал, Понтий Пилат? Как понять тебя? Что значит «Се человек»?
— Я сказал то, что сказал.
А потом стражники делали то, что хотели. Все, что хотели.
— Царь! Царь! Где твое царство? Куда подевалось твое владычество? — кричали римские стражники, и били Его, и плевали в Его лицо.
— Сын Божий, спаси себя сам! Ты хотел, чтобы мы раздали все свое богатство, и обещал взамен всемогущество. Где же твое всемогущество?
— Эй, вели моей руке отсохнуть, если ты сын Божий! Смотрите, сухая ли это рука? — И стражник со всего размаху ударил Иисуса по лицу.
А Понтий Пилат сделал все, что мог; он велел написать внизу распятия: «Се Царь Иудейский». Старейшины иудейские сказали ему: «Не так надо писать. Не «се царь», а что он называет себя царем». Но Пилат был тверд. Здесь он настоял на своем.
Глава 22. Голгофа
Голгофа. Лобное место. Открытая площадь, под палящим солнцем три распятия. Два разбойника и Иисус. Люди со времен Каина убивают людей. Но Бога?.. «Господи, я же убил брата моего, а не Тебя!» — сказал когда-то Каин. «Господи! — повторяли за ним сотни и тысячи. — Господи, дай, Господи, укрой, Господи, помоги!» Одинокому Богу, Немому Богу, убитому ими Богу — Тому, у кого отняли плоть, кричали они. Не было у Него голоса, чтобы ответить, не было рук, чтобы дать, не было ушей, чтобы слышать. Было только одно сердце, бившееся всегда за всех. Оно слышало без ушей и видело без глаз. И любовь к людям, и жалость к ним переполнили Сердце, и Оно оделось плотью и приблизилось к людям. Бог стал видим, слышим и осязаем. И тогда люди убили Его со словами: «Мы же убили не Тебя, а Иисуса Назорея».
Голгофа. Теперь она станет центром мира.
Нет, не Бог строит гармонию свою на убитом младенце — мир стоит на распятом Боге. В центре мира — распятие. Те, кто ближе к нему
- распинают, а те, кто дальше, едят и пьют и умывают руки.
— Эй, если ты Бог, сойди с креста! — кричит Иисусу один из висящих рядом.
— Уймись, — говорит ему второй. — Мы страдаем за вину свою, а он ни за что.
— Мы как все люди. А он... Зачем он говорит, что все может, когда ничего не может?!
— Элия! Элия!
— Кого это он зовет? — спрашивают в толпе. — Илию или Бога?
— Отче! Зачем Ты оставил меня?!!
И Отец взял Его. Внезапно кончилась мука. Бог умер.
Умер. Умер! Умер!!
Нет Его! Нет Его!!
Ученики Его смотрят друг на друга в таком оцепенении, что, кажется, если расколется сейчас земля, они не услышат. У ног распятия лежит без жизни Матерь Его.
Магдалина не упала. Магдалина стоит, как стоит камень, как стоит распятие. «Магдалина! Магдалина! Уже третьи сутки стоишь ты так. Не пугай нас, пойдем отсюда!» — говорят ей друзья. «Магдалина! Магдалина!» — Нет Магдалины. Да как может быть она, если нет Его?!
Ее взяли, как берут камень. Ее унесли, как уносят камень. Кто-то из тайных учеников снял с креста Его тело. Его омыли и похоронили. И кто-то плакал и бился, и кто-то говорил: смирись. Все мы должны смириться со смертью и жить рядом с ней.
— Нет!
— Как «нет»? Что же сделаешь?
— Нет!
— Ты говоришь бессмысленные слова. Надо жить, зная, что Его нет. Смерть всегда рядом с нами.
— Нет! Нет! Нет!
— Его ученики обезумели, — тихо говорили друзья их и жалели их и плакали. И шли в дом свой есть свой хлеб и пить свое вино.
Глава 23. Воскресение
На третьи сутки Магдалина пошевелилась. Ресницы ее вздрогнули, и она прошептала:
— Где Он?!
— Вон там, — показали ей место, где Он был похоронен. И она пошла туда.
— Где Ты, Господи?!
Молчание.
— Где Ты???
Молчание. И тогда она заплакала, уронив голову. А когда подняла голову, увидела Его. Увидела, услышала, вдохнула — Его.
— Мария!
— Раввуни!!!
Если бы весь мир уверял ее сейчас, что Его нет, что никто не позвал ее и ей некому было откликнуться, она бы только пожала плечами и улыбнулась сама в себе. Ибо ничего на свете не слышала она так полно и ясно, как Его голос, не ушами, а всею глубиною глубины своей.
— Мария!
