С тем большим удовольствием рекомендую читателю этого сборника ознакомиться с трудом Инфантьева. Но прежде следует сказать еще и о том, о чем умолчал кинокритик и литератор.
Порфирий Павлович Инфантьев (1860–1913) действительно был известным писателем, автором нескольких десятков книг, посвященных преимущественно малым народам Сибири (“Зауральские рассказы” “Сибирские рассказы”, двухтомник “Жизнь народов России” и т. д.) Однако но менее был он известен и как профессиональный революционер Как каторжанин, сбежавший из сибирской ссылки (автобиографическая повесть “Побег”) Как человек несгибаемой воли, отсидевший ровно год в камере-одиночке “Крестов”, той самой печально знаменитой петербургской тюрьмы, где, случалось, узники за несколько месяцев сходили с ума или кончали жизнь самоубийством (неплохо, ох неплохо бы вместе с “Побегом” переиздать и другую повесть-воспоминание — “Кресты”)
Но и оказавшись на свободе, Инфантьев оставался до конца дней под надзором полиции — да, вся его сознательная жизнь прошла под пристальным взором доносчиков Стоит ли удивляться, что даже фантастическое сочинение опального автора было изуродовано цензурой Из повести выдрали даже целиком две главы, заменив зияющие провалы отточиями Можно не сомневаться, что выдирали описания политическою, общественного устройства марсианского мира. Устройства, за неупоминания о коем В.Ревич опять-таки попенял Инфантьеву обошел де стороною автор важный вопрос, в результате чего появилась “одна из первых, хотя еще и очень примитивных попыток описать неземное сообщество”
Однако так ли уже примитивно творение Инфантьева? Уверен, что непредубежденный читатель сразу подметит провидческий дар писателя. Разве нет в повести прообразов телевидения солнечных батарей, роботов в домашнем быту, даже, если угодно, голографии? А электрические плуги. А электролеты. А погружение живых организмов в низкотемпературную среду для замедления, а то и выключения на определенный срок биологических процессов (напомним, ныне на Западе уже несколько тысяч пациентов дали себя заморозить в жидком гелии дабы “проснуться” через сто, предположим, лет). А раз мышления Инфантьева о красоте, о школьном воспитании — разве не чувствуется здесь связь с некоторыми страницами “Туманности Андромеды” Ефремова? А дивные картины марсианской природы, прежде всего океана, позволяющие назвать повесть, допустим, экологической утопией. А главная идея повести — обмен разумов — которая через много-много лет будет использована в произведениях Фредерика Пола, Роберта Шекли, Владимира Тендрякова (кстати, в нашем выпуске “Румбов фантастики” она легла в основу “Сейвера” Игоря Пидоренко)
Впрочем, не будем всею перечислять. Ясно одно: повесть “На другой планете” начинает вторую жизнь как бы побывав в насильственном анабиозе. И судить о ее эстетической ценности сможет теперь не только скептик, поднаторевший в ниспровержении ценности нашей отечественной фантастики, но каждый читатель.
Порфирий Инфантьев
НА ДРУГОЙ ПЛАНЕТЕ
Эта книга находилась уже в печати, когда в “Новом времени” появилось сообщение, перепечатанное потом очень многими другими газетами, следующего содержания:
В дополнение к этому сообщению “Новое время” на днях добавило следующие строки:
Сообщение это является для меня как нельзя более кстати. Прежде чем решиться публиковать свое приключение, бывшее со мною когда-то в горах Монблана, я долго, ввиду его необычайности, колебался — стоит ли это делать? Поверит ли кто-нибудь в возможность того, что я буду описывать? И не поднимут ли меня на смех?
Но теперь, когда во всем образованном мире так настойчиво заговорили о разумных существах на Марсе, подающих нам на Землю сигналы, я с более легким сердцем выпускаю в свет свою книгу