все что думаю об этом бое. Однако после некоторого размышления я понял что пилот «ястребка» свою задачу выполнил, он сдерживал немцев сколько мог, давая своим товарищам работать с бомберами.
Разглядев, что из «ишачка» вывалился темный комок, который кроме как летчиком никем не мог быть, я с надеждой смотрел на него. Как немецкие летчики изгаляются над нашими сбитыми, которые беспомощно спускаются на парашютах, я знал. Поэтому с толикой страха наблюдал и за летчиком, и за немцами.
То, что советский летчик не знает о неприятной черте немецких асов, я понял сразу, как только он открыл парашют достаточно высоко.
Глядя, как пара немцев заходит на белый парашют, я схватился за голову и присев на корточки, стал смотреть в землю, на безжалостный расстрел смотреть я не желал категорически.
Вдруг послышался звук пулеметной очереди, я закрыл глаза не желая видеть что осталось от летчика.
«Смотри, будь злее. БУДЬ ЗЛЕЕ ЧЕМ ОНИ!!» — шептал мне внутренний голос.
Подняв голову я увидел, что пара немцев дерется с тройкой «ишачков», а парашютист продолжает опускаться. Причем, судя по всему, приземление будет неподалеку от меня. Посмотрев с благодарностью на советские «ястребки», которые спасли своего товарища, я побежал туда, где по моему представлению должен был опуститься летчик.
Судя по всему, парашютист должен опуститься на другой стороне поля.
Прикинув примерное расстояние до кромки леса, где он должен был приземлиться, я побежал прямо через поле, сбивая сапогами верхушки пшеницы. Бежать было трудно, высокие ростки пшеницы цеплялись за ноги, из-за чего я пару раз чуть было не упал. Немного срезав путь, я выбежал на узкую полевую дорогу и побежал уже по ней к видневшемуся парашюту который зацепился за верхушку дерева. Судя по дерганьям верхушки и шевелениями купола, приземление прошло успешно, раз летчик пытается сдернуть купол.
Однако когда я подбегал ближе то увидел на обочине лежащие узелки с едой и две лежащие косы, рядом был точильный камень. Шум крови в ушах был довольно сильный, но я подбегая ближе все равно услышал крики. Кричали на русском, в основном мат, и на польском. Предчувствуя недоброе я на бегу достал наган и держа его в руке вломился в заросли кустарника приметив с дороги примерное направление до купола.
В просвете деревьев были видны двое поляков в безрукавках на белых рубахах, которые вилами тыкали пилота, пуская ему кровь, нанося небольшие ранки. Висящая плетью рука не давала тому воспользоваться пистолетом который находился в кобуре.
— Ах вы суки!!! — заорал я на бегу.
Оба немедленно обернулись, один из них то ли в испуге, то ли от неожиданности, резко взмахнул вилами. Остановившись, я несколько секунд смотрел на вилы, вошедшие в грудь летчика, после чего перевел взгляд на поляков от чего один из них испуганно икнул.
Ухмылки уже пропали с их лиц, и они испуганно смотрели на наган в моей опущенной руке.
— Уроды! — сказал я устало. С чавканьем вилы вышли из тела летчика. Парень выдернув их, отчего тело закачалось на парашютных стропах, замахнулся, явно собираясь швырнуть их в меня.
Вскинув наган я с десяти метров, нажимая на спуск выпустил в него четыре пули, после чего направив ствол револьвера на второго который явно собирался сделать ноги, выпустил по нему остальные пули. Присев на так удобно подвернувшийся пенек, я бросив наган на землю закрыл лицо ладонями.
«Твари, какие же они твари. Сволочи, их же под корень уничтожать надо!» — думал я в бессильной злобе.
Мои терзания нарушил шелест травы и стон. Недоуменно подняв голову, я с надеждой посмотрел на летчика, но стонал не он, а тот второй.
— Ах ты сука, живой значит, — крикнул я злобно, и вскочив подбежал к вилам и подхватив их пришпилил поляка к земле. Навалившись всем телом на черенок, я с ненавистью смотрел прямо в глаза немолодого поляка, который закатил глаза и захрипел после чего забившись, замер.
— Тварь, — сказал я и плюнул на тело.
Встряхнувшись и дав себе две мощные пощечины чтобы придти в себя, я вернулся к нагану и достав из кармашка патроны перезарядил его. Вернувшись к телу летчика я несколько секунд смотрел в землю не решаясь посмотреть на него, меня мучила совесть, я не успел. Наконец накачав себя, я поднял голову и посмотрел на парня свесившего голову на грудь.
«Старший лейтенант» — сразу же отметил я, разглядев кубари в расстегнутом вороте летного комбинезона.
У летчика было располагающее к себе приятное лицо, с большими скулами и полными губами. Светловолосый, он ничем не отличался от тех же поляков, что убили его.
Осмотрев его, я прикинул, как снять тело летчика. Достав нож, я слазив на дерево дотянулся и обрезал стропы отчего тело лейтенанта с глухим стуком упало на землю. Спустившись, я осмотрел лейтенанта. Удар был нанесен прямо в сердце, так что он умер сразу не мучаясь. Достав из кармана документы, я прочитал их.
«Старший лейтенант Соломин Эдуард Игоревич, тысяча девятьсот семнадцатого года рождения. Сто шестнадцатый ИАП. Эх, лейтенант-лейтенант, от немцев ушел, выжил, а тут, эх!» — вздохнул я в такт мыслям и положив удостоверение рядом с планшетом, где была карта, и снятая кобура с ТТ, подхватил его под мышки и двигаясь задом поволок старлея к дороге, надеясь что кто-нибудь найдет его и похоронит. И действительно если не наши будут тут проезжать, так может немцы озаботятся. В кармане лейтенанта я случайно обнаружил третий магазин к пистолету, кроме того запасного что был в кармашке кобуры, который тоже забрал с собой.
Положив тело так чтобы с дороги его было видно я сбегал за вещами, и достав из планшета блокнот выдернул листок и написал все данные о нем, а так же кто его убил, сунул в один из карманов. После чего перекинув через плечо ремень с планшетом, куда убрал удостоверение летчика и ремень с кобурой, я подошел к узелкам с едой и не глядя что там, подхватил и медленно направился обратно в свой лагерь.
Вернувшись в лагерь я лег на лапник и не обращая внимания на канонаду бившую вокруг, пустым взором смотрел на так успокаивающее меня небо. Никогда я себе не представлял войну такой. В моих фантазиях я летал разя врагов направо и налево, и никак не думая что война такая грязная и подлая.
— Нужно жить дальше, — вслух подумал я. Винить себя я буду всегда, это так что ни говори, но жизнь не окончена и еще нужно выжить в приграничных боях и выйти к своим. Придя к этому решению я привел себя в порядок старым способом от которого у меня еще полчаса звенело в ухе.
Развязав большие платки, я осмотрел что мне досталось.
«О, фляга! С чем она? М-м-мм, о-о-о, молочко. Вкусное. Так, сало, картошка, яйца, лук, хлеб, о - табак. А это еще что?» — спросил я мысленно сам себя, с интересом вертя непонятное. На вкус оказалось что-то вроде сладкой пахлавы.
Быстро позавтракав, я убрал все что осталось из еды в свой вещмешок, отчего он раздулся, еды было действительно много, видно поляки уходили на весь день. Туда же сложил платки в которых раньше лежала еда, и повесив на плечи оба винтаря, поправил кепку и направился в ту сторону откуда прилетели советские самолеты. Я собирался прибиться к какой-нибудь авиационной части, вдруг примут.
На поле или другое открытое место я не выходил, ученый, ну ее нафиг. Поэтому шел по лесу, а где его не было кустарником или еще как.
Что было странно так это то, что за пару часов ходьбы, я не видел ни одного советского солдата, ну кроме лейтенанта конечно, если не считать постоянной оружейно-пулеметной стрельбы вокруг. Не успел я подумать об этом, как в просвете между деревьев заметил какую-то темную массу. Сняв с плеча мосинку, я взял ее наизготовку, и медленно стараясь не шуметь, направился в ту сторону.
На краю дороги уткнувшись капотом в дерево, стояла такая знакомая по фильмам полуторка. Внимательно осмотревшись, и убедившись что все тихо и вроде никого рядом нет, я осторожно, хоронясь, вышел к машине и поглядывая в разные стороны подошел к распахнутой дверце и заглянул внутрь.
Кабина была пуста, но потеки крови и пулевые пробоины, как в лобовом стекле так и в дверце, наводили на нехорошие мысли. Осмотрев почти пустой кузов, где кроме перевязанных бечевкой пачек газет ничего не было, я внимательно осмотрелся.
