Вскоре за Варной начнутся берега Румынии и будет порт Констанца. Много лет назад я подходил к этому порту на румынском пассажирском теплоходе «Трансильвания», вместе с теплоходом провел здесь несколько часов — просто гулял по улицам большого и красивого города. Но знакомых здесь себе не приобрел. Как знакомиться, не зная румынского? Но если бы сейчас «Витязь» надумал причалить в Констанце, я бы знал, что делать. Я бы пошел к будке телефона-автомата, набрал бы знакомый мне номер телефона, вызвал Бухарест и, услышав знакомый голос, сказал: «Привет, Думитру! Я снова в Румынии». И если Думитру Балан в этот день не занят, он непременно примчится в Констанцу. И наверняка привезет свою новую, только что изданную книжку. Он переводит на румынский русскую поэтическую классику. «Я сделал новый перевод из Лермонтова. Послушай! Интересно, узнаешь, что это?» — и, откинув свою седеющую голову, поблескивая вдохновенными глазами, прочтет по-румынски четверостишье. И конечно же, я узнаю:
Думитру читает так, что начинаешь верить: испытав бурю, мятежный парус все-таки найдет свой причал, потому что, как бы ни было просторно море, у него всегда будет берег. А на берегу живут люди.
Вечер был необыкновенным. Много ярких закатов мы повидали в тропических широтах, но этот поразил нас больше других. Даже бывалые моряки были заворожены удивительным зрелищем. Казалось, на наших глазах проходили торжественные похороны Бога Солнца. Небо напоминало роскошный сказочный шатер, сотканный из нежных золотых, розовых и голубых нитей. Сверкающие краски неба отражались в мягких волнах притихшего океана, чудилось, будто сам воздух напоен красками, по всему небосклону спустилось к океанскому горизонту бессчетное число радуг. Мы входили в Филиппинское море, прозванное за свой коварный нрав «Морем дьявола».
Все, кто не стоял на вахте, высыпали на палубы и молча смотрели, как угасает день. Было спокойно и почему-то грустно, будто мы в самом деле присутствовали при прощании с уходящим и невозвратным.
— Такое можно увидеть, пожалуй, только раз в жизни, — задумчиво сказал капитан.
Это было вчера. А сегодня с утра океан словно подменили, словно ночью мы вошли в другую водную стихию, у которой иные законы существования, иной характер. Океан был взлохмачен непогодой, колюч, холоден, неприютен, тучи мчались над ним, как запоздалый дым отгоревшего вчера небесного пожара. С мостика сообщили, что идет циклон. Вот почему был такой пышный закат вчера. Подобные закаты добра не предвещают.
Я работал в своей каюте, когда в открытый иллюминатор до меня долетел откуда-то с палубы странный звук. Он был непривычным — коротким, тугим, как выстрел хлопушки. К характерным шумам рейса мы давно привыкли — стук корабельной машины под ногами, вой лебедок на палубах, хрипловатый протяжный гудок нашего старого-престарого «Витязя», звон якорной цепи, грохот волн за бортом, тоскливый свист ветра в снастях… Каждый новый незнакомый звук настораживает. Может быть, что-то стряслось? А теперь вот и топот ног за переборкой каюты, крики.
Я выскочил на палубу. Люди бежали на корму, увлекая за собой и меня. Тревожно билось сердце. Случилось что-то страшное!
На корме я увидел троих из взрывной команды. Их лица были странно застывшими и перекошенными — будто от боли. У их ног лежал человек. По желтым, отдраенным железными щетками доскам палубы тянулась к борту алая прихотливо извивающаяся струйка!
Прибежал судовой врач, двое матросов подскочили с носилками, осторожно положили на них человека, быстро понесли.
— Кто?
— Глебов!
— Что?
— Взорвался.
Когда Глебова проносили мимо нас, он стонал. Жив!
Вместе с Николаем Глебовым я состоял в одной взрывной команде. Мы бросали за борт чурки тротила; чурки стремительно погружались в зеленую морскую глубину, и через несколько секунд далеко за кормой идущего на полном ходу «Витязя» на поверхности океана вдруг возникла белая клякса пены, под судном раздавался гулкий, утробный, как во время землетрясения, грохот, и «Витязь» тяжело содрогался всем своим могучим стальным телом. Грохот взрыва докатывался до дна, пробивал осадочную толщу, ударялся о непроницаемую твердь мантии Земли и эхом возвращался к приборам судна — наши ученые изучали строение океанского дна. За время плавания мы сотни раз «взрывали» океан. Руководители огненной команды — люди бывалые, и один из них — Глебов, пожалуй, самый опытный. Жизнерадостный, светловолосый здоровяк, любитель веселых морских историй и рыбной ловли в часы дрейфа судна. Только застопорят машину, он тут как тут у борта со спиннингом. Особенно везло ему с корифенами — красивыми, умными и удивительно вкусными рыбами. В восемнадцати рейсах «Витязя» участвовал. Этот девятнадцатый…
Все произошло до нелепости просто. Глебов поджег спичкой бикфордов шнур, вытянул руку к борту, чтобы бросить за борт заряд, на этот раз совсем небольшой. Шнур должен был гореть десять секунд. Десять секунд в таком деле время немалое. Предстояло совершить всего два действия — вытянуть руку к борту и затем разжать пальцы. Из двух действий Глебов смог сделать лишь одно — вытянул руку. Так и застыл у борта, словно завороженный, словно озадаченный внезапной мыслью или странной, такой несвойственной ему неуверенностью. Пальцы он не разжал. Почему — никто не знает.
Кисть радиста лихорадочно подпрыгивала над рычажком ключа. Точка, тире, точка… «Нуждаемся в помощи. На борту тяжелораненый. Требуется срочная операция грудной клетки. Наши координаты…»
Мы в открытом океане. До ближайшего острова Яп — сутки ходу. Кто поможет? Первым откликнулось японское научное судно. Приняв пашу радиограмму, оно тут же изменило курс и пошло на сближение с «Витязем». Но японцам до нас добираться не меньше суток.
Из корабельного госпитального отсека каждые пять минут по телефону поступали на мостик сведения о состоянии Глебова. Они были неутешительными. Осколками поражена грудная клетка, состояние тяжелое. Началась агония… Нужна срочная операция в госпитальных условиях. Самая срочная.
С острова Гуам откликнулись американцы. У них там морская база. Готовы немедленно выслать к «Витязю» вертолет с бригадой хирургов. Смогут ли на русском судне подготовить на палубе площадку для высадки с вертолета по веревочной лестнице врачей? Конечно, сможем! Ради спасения товарища сделаем все, что в наших силах. Сообщите, когда вышлите вертолет.
В радиорубке неотлучно находились капитан и начальник экспедиции. Склонив головы, они напряженно вслушиваются в писк морзянки. Сейчас от этих птичьих звуков, которые трелями вырываются из железного ящика радиоаппарата, зависит жизнь Глебова. Успеет ли прийти помощь?
Осторожно, почему-то совсем бесшумно открывается железная дверь радиорубки. Входит третий помощник. Он был на связи в госпитальном отсеке. Его глаза остеклянели, бескостной рукой он проводит по лбу, стирая крупные капли пота.
— …Глебова уже нет…
…На мачте медленно опускается флаг корабля, опустился на несколько метров, так и остался на отметке, которая свидетельствует: на корабле траур. Пришла на «Витязь» беда.
Минер ошибается в жизни лишь раз. Взрывник тоже. В чем-то Глебов ошибся. Не учел, может быть,
