Я взглянул на Аллу, до сих пор не проронившую ни слова, и она скромно улыбнулась мне.
– Мы все так за нее беспокоились.
– Но, слава Богу, все хорошо кончилось. Поглядывайте за ней.
– Она у нас самостоятельная.
– Даже слишком.
С лестницы спустился хозяин, в одной его руке была пачка денег, во второй ключи, сразу видно, от сейфа.
– Вот тебе... как мы договаривались, и еще премия... бери, бери, заслужил. Посиди еще чуток, чайку выпей с тортиком. И о себе расскажи. Воевал небось – вон шрам на щеке.
– Приходилось.
– Афган, Чечня?
– То самое.
– Солдатиком? Горел?
– И горел тоже.
– Поздно я тебя встретил, я бы тебя замом по охране поставил. Эх, все поздно... Еще одна просьба, не в службу, а в дружбу, во вторник приходи на завод. Будем бумаги подписывать, продаем все, сам слышал. Деньги наличные, целый мешок, и все такое, свой человек не помешал бы. Уважь.
– Что делать надо?
– Да ничего. Постоишь, поглядишь. Рубашечку белую только надень и галстучек. Чокнемся шампанским – и гори все огнем, отработал я свое.
– Хорошо, приду. – Я откусил кусочек торта. Хотя от отпуска терялись еще пара дней, зато я мог бы кое-что прояснить для себя. Да и деньги... – Сразу в ваш кабинет?
– Позвони сначала. Потрись там вокруг, может, заметишь что подозрительное.
– Задание не ясно, но приду. – Я встал из-за стола и поблагодарил хозяев.
– Знаешь, Коля, вчера опять без мордобоя не обошлось. Устал я от всего... Нашли на улице работягу нашего, недалеко от завода, сначала подумали, что пьяный, ан нет, живого места на нем не осталось. На собрании тоже был... В больнице теперь.
– Кто?
– Один из недовольных... да ты с ним рядом в зале сидел. Уволенный. Скандалист. За что били, сам догадайся.
Софронов плеснул еще из бутылки и резко опрокинул в себя граненый стакан. Громко выдохнул и невесело улыбнулся. Таким он мне навсегда и запомнился. Больше живым я его не видел.
На обратном пути я остановился на обочине и позвонил в справочную «Скорой помощи». Фамилию Сереги я сумел-таки вспомнить – ее называл из списка председатель собрания. Серега лежал в Первой градской, в отделении челюстно-лицевой хирургии. В справочной мне ответили: «Операцию перенес хорошо, состояние удовлетворительное, посещения пока запрещены».
8. Убийство
Во вторник утром я подкатил к заводскому забору и приковал мотоцикл к знакомой ржавой петле. Из проходной позвонил Софронову и услышал его недовольный голос:
– Ничего пока не делай. Походи по этажу, погуляй. Занят я. – И он повесил трубку.
Я шел по заводской территории и оглядывал унылую панораму. С насыпей песка и щебня ветерок срывал пыль и кружил ее по асфальту. Громоздкая техника, застывшая в последних трудовых усилиях, и безлюдье – все это напоминало какой-то «конец света» или последний день динозавров. Возможно, все было естественно: начало, конец, и снова какое-нибудь начало, не всегда понятное для нас и доброе. Чтобы умерло старое, в природе есть хищники, коршуны, всякие падальщики. В людских делах – то же самое, те же персонажи. Сейчас они собрались на третьем этаже заводоуправления, теснясь вокруг полумертвой жертвы, когтями подтаскивая себе кусок пожирнее.
В просторном конференц-зале был накрыт праздничный стол, и нарядные девушки весело порхали вокруг него, готовили фуршет. Вдоль окон вежливо скучали приглашенные, но то были приглашенные второго круга, не самые важные. Я зашел и постоял немного, наблюдая, как девушки с милыми улыбками наводили последний лоск, изредка юркая в неприметную дверь, где находилась подсобка, откуда и появлялась на свет вся эта съестная роскошь. Постоял я так у окна, поглядел на унылый заводской двор, чувствуя себя без дела полным дураком, и вышел обратно в коридор, проходя мимо наглухо закрытых дверей директорского кабинета и остановившись в торце коридора. Через минуту за моей спиной раздался хлопок двери – от директора выскочил Портной и, не заметив меня, скрылся за дверью кабинета юриста.
Хотя вокруг было очень тихо, во всем чувствовалась неуловимая напряженность. Потом мне пришлось поминутно вспоминать эти события, – где я был, что делал, – и все это записывать в своих показаниях.
Вальяжной походкой я вернулся обратно к охранникам, настороженно наблюдавшим за мной, резко повернулся и медленно пошел обратно. За моей спиной из директорского кабинета вышел еще кто-то и сразу скрылся за другой дверью. Я зашел в туалет, поспешно вымыл лицо – когда едешь по городу на мотоцикле, пыль садится на все, что не скрыто шлемом или стеклом. Выйдя из туалета, взглянул на часы, без трех минут час, и прошел в зал. Здесь было уже людно. Стол блистал яствами, приглашенные молча кучковались вдоль окон. Почти всех я уже видел: здесь собрался весь субботний президиум, все замы, юрист, знакомая мне компания Портного, и сам он стоял тут же. Не было только хозяина – директора. Я прошелся по залу, избегая контакта взглядами, чтобы не здороваться, изображая вымученную улыбку. Для них я был здесь никто, нижний чин, охранник. Один только Портной наблюдал за мной темными холодными глазами.
Минутная стрелка часов над столом рывком шагнула в сторону следующего часа, и тогда я не выдержал. И выскочил в коридор, спиной чувствуя взгляды охранников. Распахнул директорскую дверь – в приемной никого. Прошел в тамбур и стукнул об косяк другой обитой ватой глухой двери. Прислушался – ни звука в ответ. Стукнул сильнее и, не услышав ничего, со всей силы толкнул дверь и вбежал в кабинет.
Софронов сидел за своим письменным столом, склонив голову на грудь, и в первую очередь мне бросилась в глаза широкая красная полоса, спадающая от шеи на белоснежную рубашку.
– Иван Петрович! – Прыжками я пересек длинный кабинет, нагнулся над столом. И я схватил его запястье, чтобы прощупать пульс, понимая уже, что произошло: директор был мертв. Сизая бледность медленно занималась на полных щеках, захватывая розовый, в красных прожилках, нос. Его горло было перерезано, и всего пять-десять минут назад. Края надреза широко расходились под самые уши. Такой удар можно нанести, только откинув голову назад за волосы и полоснув натянутую шею.
Сейф был распахнут. Освещенные солнцем, как и в четверг, белели стопки бумаг, но сверху сегодня ничего не блестело: никелированного револьвера в сейфе не было. Я быстро, но внимательно оглядел кабинет и письменный стол. Никаких следов борьбы, все аккуратно прибрано, идеальный порядок. Только дверь за спиной директора, в комнату отдыха с душем, была сейчас чуть приоткрыта.
Там мог находиться убийца с ножом или даже с никелированным револьвером в руке, и поэтому я выхватил из-под рукава рубашки свой нож. Резко толкнул дверь вовнутрь и осторожно заглянул: небольшая уютная комнатка, диван, столик, сбоку еще дверь. Я распахнул ее ударом сапога и отступил, страхуясь. Никого. Две пустые душевые кабинки, сухой пол и кафель. Неожиданно я разглядел за ними еще одну дверь: значит, этой душевой пользовались из двух кабинетов. Я кинулся туда – в нос сразу ударили запахи праздничного стола: это была подсобка, и следующая дверь вела из нее в праздничный зал. Пол и столик здесь были завалены картонками и упаковками от снеди, выставленной сейчас на столе в зале. Из сумеречного угла мрачно поглядывал гипсовый бюст Владимира Ильича.
Никого. За ней – только зал, где стояли нетерпеливо ожидающие директора приглашенные, и среди них убийца. Он ушел, возможно, этим путем, но сейчас не узнаешь. Все разом обернулись на стук распахнутой двери и молча рассматривали меня. Я же, в свою очередь, всматривался в лицо каждого, в
