Второй, громила с татуировкой на бицепсе, что встречал меня давеча во дворе, заходил со стороны Тани, по пути отшвырнув кресло.
– Куда девчонку? – Он обхватил ее сзади и слегка приподнял, та задергала ногами над полом.
– Вниз ее! Запри с собакой! – крикнул «курносый».
– Пустите! Руки прочь! – прорезал комнату Танин визг.
Но громила тащил ее к двери, не опуская вниз, а она брыкалась ногами, колотила его руками, куда могла достать, и визжала, визжала... Сквозь визг прорезался и другой женский крик.
Тогда я не выдержал:
– Оставь ее, сволочь!
Разрывая кожу на горле, запрокидывая назад голову, я почти соскочил с этого крюка. Моя голова была задрана назад, поэтому я не видел, как «курносый» ловко перехватил дробовик под моим горлом и ударил меня рукоятью точно под подбородок. Он это любил и умел – ломать людям скулы. Мои зубы лязгнули, затылок пронзила острая боль, все поплыло перед глазами. Я только услышал далекое: «Не бей его, подонок!» – и провалился в глубокую черную ночь.
37. Боль
Нокаут – это всегда темень и ночь, но редко длится дольше минуты. Потом наступает утро, а с ним немощь и такая боль, что, кажется, легче помереть. Я помнил это по своей боксерской юности, и сейчас это было то же самое. Поэтому, когда черная минута истекла и сознание, как туманная пелена, стало ко мне возвращаться, первым восприятием нашего прекрасного мира стала дикая боль в челюсти, а первая мысль – сломал ведь челюсть, гад.
Я лежал на полу около стола между ножками кресел, а левая рука была пристегнута наручниками к подлокотнику кресла. Приоткрыл глаза: в поле зрения ворс ковра, три человеческих ноги. В ушах гул и далекие неприятные голоса.
– Ожил, а ты боялась. Куда его? На охрану? Пусть ментов вызовут?
– Уже двенадцать. Сейчас все соберутся. Встретитесь – испортишь им настроение. В комнату какую- нибудь запри, сам найди, или здесь рядом, в спальню. Быстро! – Я узнал голос Портного.
– Осторожнее, не волочи его так, подонок, слышишь меня! В спальню мою несите, рядом! – Я почувствовал руки на своем лице, женские, прохладные и нежные.
Волокли меня вдвоем. Ноги мои, выражаясь боксерским языком, были как макаронины и не держали меня. Только когда меня больно двинули о косяк двери, да потом о перила лестницы, я начал поджимать и беречь свое тело и немного соображать. Пропихнули меня в какую-то дверь, приволокли к окну, бросили на пол и пристегнули наручниками к батарее отопления.
Хлопнула дверь, щелкнул замок, и я остался один: на полу, с раздирающей болью по всей скуле. Но голова мало-помалу прояснялась, вызываясь первой послужить беспомощному телу.
Я сунул свободную руку в карман, нащупал блокнот и, помогая пристегнутой к батарее рукой, достал из его задней крышки диктофон. Он был по-прежнему включен и все записывал. Теперь мне нужен был наушник, я благополучно вытянул его из нагрудного кармана. Теперь можно лежать и слушать, что со мной приключилось в соседней комнате.
Я отмотал запись на начало. Шорохи, стук шагов, шепот Тани. Звон банки масляного спрея об пол, опять мы шепчемся с Таней, про собаку, про масляное пятно в кармане, про револьвер... Снова грохот, крик и визг, сухой удар в кость, первый чужой крик: «Не бей его, подонок!» Это кричала Алла. Потом глухой стук об пол – я упал, – затем возня, грохот стульев, голоса наперебой.
Алла: «Ты убил его! Господи! Коленька, очнись...»
Портной: «Обыщи его. (Далекий визг и крики Тани.) Тьфу! Что он там с ней делает!»
Алла: «Не надо с ним так! Слышишь, подонок!»
Портной (грубо, «курносому»): «Сбегай вниз и отпусти девчонку. Пусть бежит отсюда или сидит, где хочет. Слесарей обратно отправь, без них обошлись. Нотариус пусть внизу ждет. Скажи ему, взломщика задержали, полиции будем передавать. И никого пока не пускай наверх».
Алла: «Не трогай ничего в моем сейфе! Не дотрагивайся до денег, ты, вор!»
Портной: «Ни-ни! Ничего не трогаю, упаси Бог... Здесь отпечатки пальцев одного твоего Коленьки, моих не будет».
Алла: «Он не двигается! Смотри! Что с ним? Ему помощь нужна!»
Портной: «Ментовка ему нужна. Скоро приедет, как только здесь управимся. Какая интересная бумага... Погляди, про тебя написано».
Алла: «Нашел?»
Портной: «Э, нет, только из моих рук!»
Алла: «Дай сюда!»
Портной: «Руки!»
Алла: «Подонок!»
Портной: «Э-хе-хе... Так он женушке своей законной ничего не оставил... Во, старикан, какой шутник! На, читай две строчки... Не трогай руками! И домик этот, оказывается, вовсе не твой. Где жить теперь будешь? У Коленьки?»
Алла: «Это подделка. Это не завещание».
Портной: «Нет, не подделка, душа моя. Имеется и второй экземпляр, в нотариальной конторе. Видишь адрес? Тихо, они приехали... А теперь слушай и соображай. Я это завещание сейчас оп... и себе в карман. Будешь себя вести хорошо, не станешь возникать и мне перечить, никто это завещание не увидит. И адрес этой нотариальной конторы тоже. Сообразила? Но за это сейчас ты проголосуешь точно, как я скажу. А потом, когда дела закончим и наследство получишь, ты еще со мной одним миллиончиком поделишься – за труды и хлопоты. А закобенишься – бумажка эта мигом отыщется, и ты как в сказке: из миллионерши – в нищую бездомную бомжиху. Усвоила?»
Алла: «Он шевелится. Его нужно на кровать».
Портной: «А ты боялась... Он еще успеет тебя потрахать».
Алла: «Дерьмо собачье!» (Стук в двери, шаги, кто-то вошел.)
Курносый: «Ожил, что ли? Куда его?..»
Я остановил запись и пошевелил челюстью – смогу ли я сегодня говорить? Или как Серега в больнице? За дверью скрипнули ступеньки, тихие вежливые голоса приблизились и затихли за соседней стеной. Гости собрались.
Я осмотрелся. Просторная, изящно обставленная спальня, широкая кровать с двумя подушками, надо мной зеркальный трельяж и тумбочка с ножками, вырезанными в виде львиных лап.
Ногой я подцепил тумбочку и подтянул под свою свободную правую руку. Еще мне нужна была бронзовая лампа с этой тумбочки. Удалось подцепить ее ногой за провод из розетки, и она мягко упала на пушистый ковер. Я сорвал абажур и примерил лампу к руке. Снова откинулся на спину, расслабил тело и подергал по очереди рукой, ногой... Вроде слушаются все, только вот челюсть...
Я привстал на колено, захватил львиную лапу тумбочки в кулак и со всей силы ударил ею в стену. Красивые розовые обои треснули, и под ними густо посыпалась штукатурка. Жаль было крушить эту красоту, но я перехватил тумбочку и ударил ею в стенку еще два раза.
Голоса за стеной стали громче, но слов по-прежнему не разобрать, только «бу-бу-бу» пяти-семи человек. Я снова ухватил львиную лапу и ударил о стену еще пару раз. Наконец дверь распахнулась, в спальню ввалились «курносый» и громила и молча кинулись в мою сторону. Их-то я и вызывал. Я уже привстал на колене, правой рукой сжимая бронзовую лампу. Когда «курносый» прыжками пронесся до половины комнаты, я махнул рукой и ударил открытой лампочкой по трельяжу. Раздался отвратительный хлопок, и на ковер посыпался серебряный дождик мелких осколков. Я выбросил руку с разбитой лампочкой ему в лицо, и он остановился в метре от нее.
– Стоять! Без глаз оставлю.
