от столицы: «в бегах» психология преступников обычно такая. Я сделал то же самое – опасный поворот влево, через полосу, и я уже несся по трассе.
Приходилось выжимать последнее из старого коняги. Если Глотов впереди, он – мой. Единственное, что меня беспокоило, – почти пустой бензобак. Утром в спешке и гонке к коттеджу заправиться не удалось, уже тогда я переключился на резервное питание. Теперь хватит на пять-семь километров, или и того меньше, если в баке осадок.
Я вылетел на него неожиданно. Прошивал зигзагом поток машин – и вдруг передо мной появилась темно-зеленая «Ауди». Идет под сотню, не более, – да только он ли? В салоне темные стекла, ничего не видно. И, главное, не спешит, будто и не удирает...
Перехватив левой рукой дробовик, зажал ствол между болтами рулевой вилки, чтобы жестче, и осторожно пошел на обгон, тихо-тихо, вровень с его боковым стеклом, где просматривалась за рулем чья-то фигура. Он ли? Точно он, его рожа, но девчонки не видно, темно. И вдруг неожиданно и очень подло «Ауди» сделала резкий кивок в мою сторону. Я почувствовал удар справа по руке, в рукоятку, в руль, что-то затрещало под ними, я полетел влево, стараясь не перевернуться, на встречную полосу, теряя равновесие и свою жизнь, все дальше и дальше. Только на самой бровке, над глубоким кюветом, удача наконец вернулась ко мне: я не свалился на скорости в сто в этот кювет и не умер на его дне. Чудом удержал равновесие, руль выпрямился курсом вперед, и даже дробовик оказался на своем месте между болтами. А в метре от меня неслись и неслись с визгом сигналов встречные машины.
Если я сумел выжить после такого смертельного трюка, то в нашей дуэли я имел полное право на ответ. Но мне нужна была только девочка, и живая. Я прошил встречный поток, вернулся на свою полосу и выкрутил до упора ручку газа. Вертелась ручка отлично, даром что получила удар от «Ауди», и скоро удалось нагнать его. Он шел теперь уже под сто сорок, и от него, как и от меня, шарахались попутные машины. Как остановить? Стрелять по колесам? Или гнать в хвосте, выжидая, когда его остановят за превышение скорости? Но не остановят, когда это нужно. Или не дождаться: бензина почти не было. Отпустить? Авось не тронет девчонку? Ох, как не люблю я это «авось»...
Я пристроился ему в хвост, сбоку от багажника, ожидая каждую секунду еще какого-нибудь фокуса, и только сейчас заметил, что зеркальце заднего вида, которым он меня сшиб, скривилось и сломалось.
Глотов увидел мой мотоцикл рядом за собой и, чтобы следить за мной, протянул в боковое окно руку к зеркальцу, начал закреплять его, но, когда убирал руку, зеркальце снова свалилось набок.
Это был мой единственный и последний шанс остановить машину – его рука. Я снова пошел ближе, чтобы пугнуть, чтобы занервничал. Ближе к боковому стеклу, еще ближе, потом обратно в хвост. Еще несколько секунд сзади, у багажника, и вот опять его белоснежный рукав лезет к зеркальцу, вертит его, закрепляет, и – опа! – наши глаза встречаются на скорости сто пятьдесят! Чудеса...
Я дал его руке две секунды, выпрямил ствол дробовика, прижал к фаре и нажал на спуск. Крупной дробью, с двух метров. Отдача от дробовика чуть не сшибла меня с мотоцикла. Хлопок сквозь свист ветра, звон разбитого зеркальца, треск его осколков под моими колесами, красная сыпь на рукаве рубахи и развороченная кисть его руки... Все это я увидел с двух метров. Рука дернулась и скрылась в окне.
Стрелял я только потому, что не мог иначе остановить его машину. Рука – не голова, но без нее далеко не уедешь, истечешь кровью. Подумаешь хорошенько и остановишься. Поймешь, что здесь конец приключениям, пора сдаваться, если хочешь жить.
Я отстал; «Ауди» стала заметно вилять, сбавила ход, и я за ней. Вдруг она пошла левее, тише и тише, сквозь встречный поток машин, к другой обочине, скидывая скорость и дрожа на тормозах перед кюветом. Последнее, что я увидел, – смятый, задранный вверх капот «Ауди», и проскочил мимо, гася скорость, виляя задним колесом.
Я снова ошибся. Торопясь к «Ауди», я шел наперерез встречному потоку слишком быстро, но мотоцикл – не машина. А каждая секунда дорога: в его шестизарядном «смит-вессоне» оставалось три патрона... Уже на той обочине, на самой «детской» скорости я и навернулся: «скользкий» сыпучий гравий после надежного асфальта – беда!
40. Последняя смерть
Я схватился за ручку правой двери и рванул ее – к счастью, она не была заперта изнутри, – и расслабленное девичье тело вывалилось из двери прямо мне на руки. Бросилась в глаза кровь на платье, но, оказалось, кровь была только сверху, чужая, водительская.
Мельком взглянув на того, кто сидел рядом – он был в шоке и не среагировал, когда я распахнул дверцу, – я занялся Таней – потащил ее под руки прочь от машины, наверх, на дорогу. Сначала она мешком висела в моих руках, но потом сама начала передвигать ногами. Слава Богу, жива, и это главное!
Краем глаза я следил за «Ауди» – дверца водителя так и не открылась. Ну, и Бог с ним, пусть бежит куда угодно, если сумеет. Я втащил девочку на обочину трассы, заглянул в глаза – смотрит, даже улыбается.
Несколько машин остановились – мир не без отзывчивых людей!
И я оставил девочку на попечение двух женщин, а сам скатился обратно в кювет. Через заднее стекло было видно водителя машины. Он сидел, откинувшись назад, глядел куда-то вверх, правая рука лежала на руле и сжимала знакомый мне блестящий револьвер. Я подошел к открытой двери, просунул в нее дробовик и тихо положил его ствол на подголовник правого сиденья. Тот заметил. Рука с револьвером дрогнула, снялась с руля, и он рывком вставил короткий ствол себе в рот. Глотов медлил, но палец на спуске был напряжен.
Мой дробовик был тоже готов и смотрел на него – одно движение, и я мог послать дробовой заряд в правый кулак с револьвером. Револьвер бы вышибло изо рта, от руки ничего не осталось бы. Зато он был бы жив. Жив для суда – чтобы судить за три убийства, а потом сидеть и сидеть, пожизненно...
В российском лагере, почти старику... Нет, себе я выбрал бы смерть.
– Стой, повремени секунду, я тебе что-то скажу... – Слова вырвались у меня автоматически, я даже не знал, что ему можно такое сказать, чтобы удержать. Он все уже решил, все узнал, и про жизнь, и про смерть. Но палец на спуске револьвера от моих слов слегка расслабился. – Может, еще выйдешь на волю...
По его лицу пробежала усмешка. Секунда, вторая, третья... Рука слегка сдвинулась, челюсти разжались, и в салоне прозвучала слабая, но звонкая дробь зубов о металл. Но то была короткая дробь – он вдруг выдернул ствол изо рта, облизал губы и тихо проговорил:
– Хорошо стреляешь.
– И ты не промахиваешься. Ножиком тоже умеешь. Мой нож не ты ли чужой кровью измазал?
– Я... Прости. – Он с трудом выговаривал слова от боли.
– Бог простит, если вымолишь. – С откоса дороги уже слышался шум осыпающегося под чьими-то ногами гравия. – Заканчиваем комедию, бросай ствол!
– Обожди... У меня с собой деньги, двести тысяч, из сейфа... Под моим сиденьем. Забери, а то украдут. Отдай хоть Гоше, пусть с долгами расплатится. Скажи ему, я прощения просил... за дочку. Ну, все.
Рывком он поднял револьвер, и тут же прогремел оглушающий выстрел. Его сначала откинуло назад, потом он упал лицом на руль, на сигнал, и тот загудел. Я кинул дробовик в машину и начал карабкаться из кювета на дорогу.
Таню отпаивали в машине из термоса. Она слабо и виновато улыбнулась мне.
– Жива? – Она молча кивнула. – В больницу? – Замотала отрицательно головой. – К маме, папе? – Снова замотала головой. – К Наде, Саше? – Я обратился к водителю и к женщине с термосом: – Вам, может, по дороге? Подбросите?
– Что за вопрос!
