Мы немедленно двинулись в район предстоящих боевых действий, и на широкой просеке папа Андрейки свернул влево, а я — вправо. Через каждые полчаса мы должны были подавать друг другу сигнал постукиванием по дереву — так, как это делает дятел.
Я живо прочесал свой участок до самого озера, и сердце весело забилось у меня. Пострелята не пройдут здесь незамеченными. Широкая просека бежала через лес гладкой травянистой лентой. Даже кустов на ней не было. С небольшого возвышения открывался вид на весь мой участок, исключая крутой берег озера. Кто же, однако, имея перед собой задачу уладить некоторые вопросы, связанные с властью над миром, и желая, несмотря ни на что, пообедать дома (я знал, что у них нет запасов), выберет такой трудный маршрут!
Для успокоения совести я время от времени подбегал к берегу, однако на песчаных оползнях не было видно никаких следов…
Я был настолько уверен, что вот-вот увижу идущую гуськом Пятёрку Сорванцов, что даже Паршивая Лень осмелилась вылезти из-за моей спины и начала уговаривать меня, чтоб я лёг на траву и отдохнул. Я сделал вид, что послушался её, снял даже с шеи лук и нежданно-негаданно угостил им Паршивую Лень. Она убежала, ворча и грозя, что никогда больше ко мне не вернётся.
Проходили часы, отмеченные условным постукиванием. Солнце уже катилось по чубам самых высоких сосен, а потом медленно начало скатываться по ветвям, и снова, как утром, надежда вдруг решила покинуть меня, а беспокойство, точно голодный волк, подкрадывалось всё ближе и ближе, прячась за деревьями.
В три часа я съел остатки хлеба с сыром, взятые из дому. В четыре я уже не мог оставаться на месте и беспрерывно маршировал по просеке с луком в руке и стрелами за поясом. В пять часов, начиная от берега озера, через каждые несколько метров я начал оставлять пионерские знаки, что, как известно, означает: «Беги быстрей!» У меня была уверенность, что Данута не пройдёт спокойно мимо них, её заинтересует, куда ведут эти знаки. Оставляя за собою такие вот следы, я дошёл до папы Андрейки, который, чтобы хоть немного развлечься, собирал в полевую сумку разных жучков. А было их у него уже штук сто; они расползались в разные стороны, удирали, но он хватал их и тут же водружал на прежнее место.
— Андрейка очень любит жучков, — сказал его папа. — Если он ко мне не возвратится, то, может быть, хотя бы за ними-то придёт…
— Так, так… — кивнул я головой. — Наверняка пришёл бы, да только откуда он может знать, что мы здесь?..
И мы оба печально опустили головы.
— Они, наверно, заблудились, — неуверенно высказал я своё предположение.
— Не нравится мне, что был с ними какой-то посторонний тип, — сказал папа Андрейки. — Помнишь? Милиционер говорил: «Странно одетый взрослый элемент…»
— Что же делать? Ждать тут или идти искать?..
— Можно бы пойти, но только я, например, понятия не имею — куда…
— А если кричать, громко звать их?
— Тогда они обойдут нас стороной. Ведь наверняка они боятся. Знают, что переборщили порядком…
— А может быть, ты пальнёшь раза два-три из ружья?
— Верно! Хорошая мысль! Им наверняка станет интересно, кто стреляет…
Ружьё было старое, заряды плохие — каждый раз гильзу разрывало и газы били в лицо. Но отец Андрейки всё же заряжал его снова, на вытянутой руке отодвигал подальше от лица и нажимал на спуск. Раздавался грохот, дробь отскакивала от ствола дерева и, рикошетя, со свистом иголила воздух… Вот сухо треснул обломанный сучок, полетел вниз, а следом за ним — и какая-то птица с широко распахнутыми крыльями.
— Хочешь не хочешь, а ты совершил убийство, — пробурчал я.
Но в эту самую минуту бренные останки жертвы блеснули белым и чёрным оперением, вознеслись на другое дерево и спокойно уселись на нижней ветке молодого дуба.
— Жива! — обрадовался Андрейкин папа.
— Так это же она — Крылатый Вестник Тайны! — воскликнул я.
— Кто?
— Да та самая Сорока, которая печатала на моей машинке.
Мы стояли неподвижно, не спуская с неё глаз. У старой Сороки был крайне измученный вид. Чуть склонив набок голову, она тяжело дышала, широко открыв клюв, и поминутно зажмуривала глаза.
— Прилетела издалека, — шепнул я. — Совсем выдохлась. Силёнок у неё не хватает.
Могу поклясться, что Сорока поняла мои слова. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: письмо, которое она написала вчера в полдень, является лучшим доказательством того, что Сорока знает некоторое количество человечьих слов, только грешит орфографическими ошибками… Она крутнула головой и, сильно взмахивая крыльями, стартовала прямо на нас. Я с беспокойством подумал, что, возможно, у неё есть какие-нибудь претензии к нам и она нас изрядно исклюёт, но нет. Сорока сделала над нами круг, отлетела к пуще и снова села на дерево. Она поглядывала сверху и помахивала хвостом.
— Хочет, чтобы мы шли за ней, — прошептал я.
— А ты уверен, что это та самая?
— Да. У неё лысая голова и такое же самое выражение… клюва.
— Ну, тогда идём!..
Я двинулся первым. Сорока заметно обрадовалась, она весело застрекотала и отлетела дальше в лес. Оглянулась. Да, всё прекрасно: эти два человека, из гнезда которых выпали четверо птенцов и глупый пёс Азор, идут за нею. Жаль, что они не умеют летать и так неуклюже бредут среди кустов, спотыкаясь о сухие ветки, перепрыгивая через ямы. Жаль, что она не сумеет рассказать на их языке о том, что видела и что слышала, свидетельницей чего была. Ведь как-никак, но тем маленьким людям очень нужна помощь, и поскорее, а тут, как назло, вечер уже не за горами…
ГЛАВА XI,
в которой из-за Хромой Цапли чернокнижник сражается с тростниками, а Рыцари Серебряного Щита, подружившись с Улыбкой, не вешают носа на квинту
К утру ветер утих так же неожиданно, как ночью — начался. Дождь прекратился, и только редкие тяжёлые капли, шелестя, скатывались по листьям. Восточная часть отмытого от туч неба начала светлеть, ночная синева быстро таяла. Но внизу, над заливом, висел ещё густой мрак. Ярко светилась Венера — Утренняя Звезда.
Хромая Цапля выпрямилась на одеревеневших ногах, стряхнула воду с перьев и поправила клювом несколько веток в стенках своего гнезда, общипанного вихрем. Со стороны соседних деревьев до неё долетали клёкот ворчащих на своих детишек матерей, негромкое попискивание молодёжи. Хромая Цапля буркнула себе под нос что-то вроде: «Спать по ночам не дают» — и погрузилась в дрёму.
Когда она очнулась, сквозь щели в стенках гнезда уже просачивался малиново-золотистый свет. «Ну конечно, — забормотала Хромая Цапля, — сперва спать не дают, а потом не разбудят вовремя». Правда, претензия эта была несправедлива, потому что воздух кругом гудел от громкого, деревянного клёкота сотен цапель, а Хромая просто слишком крепко спала на старости лет.
